Котик моих чувств не разделял. Он устроил дикий ор:

— Я никуда не поеду! А если поеду, то только силой! Кася, ты едешь со мной!

Потом он забился в дальний угол под кровать и заявил, что нашел любовь всей своей жизни (это меня, что ли?) и теперь жизнь без Каси (точно, меня!) не имеет смысла. Пока папуся ползал на коленях вокруг кровати и вяло кыс-кыскал, я поняла, что инициативу придется брать на себя.

Я залезла под кровать. Я полчаса рассказывала, что Дюк — самый лучший на свете Кот. Что я его никогда не забуду, потому что такое не забывается. Что буду сидеть на окне и рыдать долгими зимними вечерами. Но что это возвышенное чувство (боже, какие слова!) нужно выстрадать, нужно доказать этим черствым людям, что только коты могут любить по-настоящему (что я несу?!), и что когда они поймут, что две жизни под угрозой, что если мы не будем вместе, то погибнем, они немедленно разрешат нам жить вместе, и будет у нас сплошное счастье и сметана в шоколаде… Уф…

Дюк взял себя в руки, гордо вышел навстречу папуле, сам зашел в клетку. Я вела себя, как полагается. С криками:

— На кого же, на кого же… — провожала клетку.

Когда папуся поставил ее на пол, чтоб завязать шнурок, немедленно кинулась к ней и облизала Дюшин нос через решетку. Вышло так трогательно, что даже папуся чуть не прослезился. Дюша тот уже давно вовсю шмыгал носом и бурчал что-то невнятное. И когда за ними, наконец, закрылась дверь, когда я проводила их взглядом из окошка до машины, когда машина скрылась за поворотом, вот тогда я спрыгнула с подоконника, развалилась посреди ковра.

Мне было хорошо!

Пес

Несколько месяцев я даже близко ко двору кошки не подходил.

И маму я теперь редко навещал. Наверное, надоело быть странным псом — то есть навещать престарелую мать, тосковать по незнакомой кошке и совершать прочие глупости. Бегал себе со стаей, рычал на чужих, охранял территорию, еще несколько раз отлучался для участия в собачьей свадьбе.

На мое место заплечного никто пока серьезно не покушался, хотя за спиной я слышал энергичное сопение Кочана. Он пробирался вперед, к месту вожака, спокойно и целеустремленно. Как-то сразу было понятно, что со временем именно он станет во главе. Даже нынешний Вожак это, кажется, понимал. Но спокойствия не терял, оставался все тем же Вожаком, который чутьем определял, когда бросать стаю в драку, когда отступить, а когда уводить в безопасное место. Его не тревожило даже, что Кочан обзавелся собственными заплечными. Они были тоже из бывших домашних, породистые и холеные. И очень друг на друга похожие. Их, в общем-то, никто и не различал, звали просто Левый и Правый — по позиции, которую каждый пес занимал за спиной Кочана. Иногда они менялись местами, и тогда мы меняли им имена.

Почему-то эта троица меня просто бесила. Слишком откормленные, со слишком крепкими зубами. И слишком мало было в них страха.

Впрочем, даже на мое место в стае пока никто из них претендовать не мог, поэтому я не слишком думал о Кочане и его подручных. Я вообще старался думать поменьше. Если выдавалась свободная минутка, просто ложился и спал. Потом просыпался, ел, бежал, оставлял метки, иногда дрался, иногда покрывал сучек. И все это без лишних мыслей.

Но в тот раз я проснулся вдруг, как будто кто меня пнул. Вскочил, принял боевую стойку, принюхался. Было рано-рано, совсем еще темно. Туман воровал звуки и запахи, но я совершенно точно знал, что рядом никого нет, кроме дремлющей стаи. И еще я знал, что нужно бежать — вон в том направлении, быстро и никуда не сворачивая.

Я побежал, хотя злился на себя. Мне не хотелось снова становиться странным псом, но что-то гнало меня через дворы. Что-то сильнее голода, похоти и вообще любого известного мне чувства.

Я бежал быстро, но все равно не успел. Остановился у маминой норы, но внутрь заходить не стал — мама уже остывала. И вдруг так ясно мне представилось, что я увидел бы, если бы успел: мама, которая уже не поднимает голову и щурит свои подслеповатые глаза. Она все равно узнала бы меня по запаху, нос у нее все еще был безупречен. «Привет, сынок, — сказала бы она, — как ты?» — «Отлично! — сказал бы я и зачем-то соврал бы. — Я уже вожак». — «Умница! — мама из последних сил шевельнула бы хвостом. — Если бы твой отец видел… Я всегда знала… Устала я, сыночек, ты извини… Я… посплю…»

Дыхание ее стало бы тихим и спокойным. И очень редким. А потом она несколько раз вздохнула бы с хрипотцой и затихла.

Собственно, так все и было. Только меня рядом не было в ее последние минуты.

Я завыл.

Почему я выл? Потому что жалел маму? Но ведь она была уже старенькая. Не каждый доживет до ее возраста. И не каждый умирает такой спокойной смертью. Потому что не успел? Нет уж, если бы я успел, то вообще свихнулся бы. Потому что ясно представил себе последний наш разговор? Наверное, это ближе всего к истине.

Но и это не объясняет, почему я выл с такой яростью и бессилием. Довылся-таки до того, что в соседних домах стали зажигаться окна, а какой-то человек не поленился выйти из подъезда и запустить в меня палкой.

Я убежал, пытаясь выть на ходу. Это оказалось очень неудобно. Выть я перестал и побежал к своим.

И еще я понял, что страшно соскучился по кошке. Сегодня я в ее двор не побегу. Не могу.

А завтра — обязательно.

Кошка

Кто-то мне рассказывал, что люди ходят беременные девять месяцев. Мне кажется, что все-таки вранье. Потому что и три-то много.

Хотя, в принципе, в этот раз все было хорошо. Даже на последней неделе я могла сама запрыгнуть на подоконник, Олька заранее приготовила мне тепленький и мягонький домик и рожала я спокойно, одна.

А не так, как в прошлый раз, когда роды начались в субботу утром. Как вспомню, так вздрогну — мамуся носилась с какими-то простынями, папуся звонил кому-то по телефону, Олька все норовила схватить на ручки, прижимая живот. Только забьюсь в уголок — тащат и тащат. Пришлось расцарапать всем руки, чтоб не лезли, забиться в самый дальний угол, чтоб не достали, и родить наконец. Три котенка у меня тогда было, по-моему… Или четыре? Не, три. Четыре было один раз, давно. Так тяжело мне тогда было, просто не передать — живот чуть не до пола висел, еле до миски с едой доходила. И толку было мучиться, все равно двое не выжили, совсем щуплые родились.

Ладно, о грустном не будем. В этот раз все получилось замечательно! Котята очаровательные — котик и кошечка — пушистые и милые.

Родила спокойно и тихо, вечером люди пришли, а мы уже готовы, котята вылизанные, я почти довольная, только жрать очень хотелось. Но Олька уже знает, что делать — сразу мне миску с кашкой манной (ох и люблю я ее, особенно после родов), миску воды, миску корма. Пока я отъедалась, котят моих затискали. Ну да ладно, этим людям я доверяю, уронить не должны, а запах потом отмою. Лишь бы малыши не испугались!

Вообще, когда уже родишь, понимаешь, что именно эти котята самые красивые на свете. Самые милые, самые умные и самые обаятельные.