Он рассказывает, что на одной из встреч французская журналистка спросила его, не в том ли была его ошибка, что он задал такой темп перемен, какого советское общество не смогло выдержать — и он с ней согласился.

Если даже так, водитель, превысивший скорость на своем автомобиле лишается прав, если это кончилось аварией — идет под суд. А если это был автобус, и часть пассажиров погибла — идет в тюрьму.

Только дело не в превышении скорости. На дороге бывают и другие, более тяжелые нарушения — например, выезд на встречную полосу. На тротуар. Вождение в нетрезвом виде.

Дело не в том, что он ехал быстро — дело в том, что он ехал куда попало. И сам не знал, куда направляет автомобиль.

Даже Руцкой, вице-президент России при Ельцине, после Беловежья предлагал ему направить группу захвата и пресечь то, что сам Горби называет «тайной операцией по расчленению Союза». Он заявил, что так — нельзя. Что насилие в политике применяют только слабые и неуверенные в себе политики. Только сам он об этом своем очередной предательстве не пишет — об этом рассказывал Руцкой.

При этом он жалуется на то, что в долларовом эквиваленте его пенсия упала до 2-х долларов. Хотел бы больше.

И масса заемных слов. О том, что субъектом социальной модернизации должен быть гражданин, ставший активным участником социально-экономических процессов. Правильно. Только именно он надругался в свое время над волей этих граждан, не желавших создания в стране псевдокооперативов, не хотевших разрушения СССР, веривших, что «перестройка» — это будет совершенствование советского общества и его движение вперед, а не навязанное им разрушение страны и ее ценностей, всего и вся. Говорит о становлении гражданского общества — тоже правильно. Только гражданское общество — оно есть всегда. И гражданское общество — это не его единомышленники, которых в стране ничтожно мало, а все граждане, которые его действительно презирают.

И если он уважает гражданское общество, то должен был бы принять это презрение и признать, что оно — заслужено.

Он все еще ругает Ельцина, виня его во всем том, что не получилось у него самого. Ельцина, конечно, есть за что ругать. Но последний — лишь закономерный результат действий первого. И при всей негативности роли Ельцина в истории России она мрачна не в той степени, в которой мрачна и кровава роль его предшественника.

И каким бы он ни был — Ельцин все же извинился перед страной за то горе, которое ей принес. А Горбачев все пытается доказать, что был прав — и лишь все вокруг этого не поняли. Не заметили, не оценили.

Только в одном он прав на самом деле — в названии книги. Потому что пытаться доказывать свою правоту ему сегодня приходится уже не разрушенной им стране и ее униженным им гражданам — самому себе.

В том, что он написал, чувствуется одиночество человека, оставшегося наедине с самим собой — и испуганного не столько фактом этого одиночества сколько тем, что давно уже сам боится признаться себе в своей вине, хотя остатки совести сквозь напыщенные слова твердят: «Ты — виновен. Ты — преступник. Ты — Герострат».

И он пытается уговорить уже сам себя, обвиняя всех остальных и твердя: «Это не я, это не я».

Он заканчивает книгу словами: «Судьба была щедрой ко мне, дав такой шанс. Редкий шанс… Даже зная наперед обо всех трудностях — я бы не отказался от своего основного выбора — постараться изменить страну, какой я ее застал, оказавшись на вершине власти… Без ценностей свободы, без идеи справедливости в политике и в жизни, без солидарности, без общепринятых моральных норм общество будет или тоталитарным, или авторитарным».

Он даже не понимает слов, которые произносит. Даже не знает, что слово «тоталитаризм» еще американская социологическая энциклопедия в 1968 году признала не имеющим научного содержания. Не знает, что слово «авторитаризм» обозначает правление, где господствует меньшинство — то есть его правление, когда он своими решениями в интересах меньшинства — разрушил страну и общество, в которых хотело жить большинство.

Да, история дала ему шанс. Только как бездарно он этот шанс использовал! Да, в 1985 году все общество было за то, чтобы изменить положение дел — только оно хотело развития, хотело идти вперед и вверх, а он обрушил его назад и вниз.

И, судя по последним абзацам книги, возникни такая возможность вновь — он бы вновь погубил свою страну и свой народ. Просто, наверное, это не его страна и не его народ.

Он же у нас — «почетный немец». Он же — творец «величайшей в истории геополитической катастрофы».

Андрей Сахаров провозглашён его сторонниками некой культовой фигурой. Создателем советской водородной бомбы. Мерилом нравственности. Борцом за свободу. И многим иным. Символом чего-то светлого и доброго. Даже самоотверженного. Но кто он был на самом деле?

Его имя носит проспект в Москве, на котором он никогда не жил. И расположенный поблизости музей, в котором на свои мероприятия собираются обычно люди, получающие гранты от геополитических конкурентов России.

В конце 80-х, когда Горбачёв вернул его из Горького в Москву, были люди, ждавшие от Сахарова то ли политических, то ли нравственных откровений.

Правда, после того, как он вышел на трибуну Съезда народных депутатов СССР, многие были явно разочарованы: плохая дикция, невнятность речи, бессодержательность мыслей.

И ещё была явная неэтичность высказываний: многие тогда под влиянием «перестроечной пропаганды» негативно были настроены против участия советских войск в войне в Афганистане и травмированы слухами о приходивших оттуда закрытых гробах, но и их покоробили слова этого человека, назвавшего сражавшихся там советских солдат «оккупантами».

Был ли он создателем водородной бомбы на самом деле — судить физикам. Официально в группу, над ней работавшей, он входил. Правда, его коллеги по специальности как-то уклончиво отзываются о его вкладе, расплывчато утверждая, что «физиком он, конечно, был грамотным». И иногда проговаривались, что его часть вклада в разработку бомбы слишком сильно перекликалась с содержанием письма некоего безвестного провинциального коллеги.

Иные говорят и о том, что Игорь Курчатов подписал на него представление для избрания в Академию наук, чтобы решить его квартирный вопрос.

Некоторые в ответ на вопрос о его роли в создании бомбы предлагают задуматься: почему человек, провозглашённый её создателем, потом так и не создал в науке ничего равновеликого этому изобретению. Даже не в военном деле, а в мирной ядерной физике.

Но это — вопросы корпоративного признания. И тут разбираться физикам. Сам он больше увлёкся политикой. И апелляциями к нравственности.

Например, когда ему однажды сказали, что в борьбе за счастье людей и будущее человечества не обходится без жертв, он возмутился и заявил: «Я убеждён, что такая арифметика неправомерна принципиально. Мы, каждый из нас, в каждом деле, и в «малом», и в «большом», должны исходить из конкретных нравственных критериев, а не абстрактной арифметики истории. Нравственные же критерии категорически диктуют нам — не убий».