Мэтр Лэр-Дюбрей поприветствовал Альдо как старого знакомого. Они виделись довольно часто и в последний раз не так уж давно, а сейчас времени для разговора оставалось мало, аукцион должен был вот-вот начаться. Альдо успел сообщить, что гость из Америки ищет химеру Борджа. Сообщение вызвало веселый смех.

— Химера перешла в область химер в полном смысле этого слова! Благодаря океанским глубинам она стала легендой, и думаю, это лучшее, что могло с ней произойти.

— Неужели и вы суеверны? — насмешливо осведомился Альдо. — Кто бы мог подумать!

— Не сказал бы, что я слишком суеверен, но химера была любимой игрушкой злокозненного Чезаре, и этим все сказано. У нас здесь есть другие чудеса, аукцион обещает быть сказочным.

— Что-то в зале мало женщин…

— Их мало, это естественно. Большая часть украшений — исторические, их нельзя носить. Те, что пришли, явились сюда из чистого любопытства. Прошу прощения, милый князь, настало время начинать!

Зал в самом деле был полон, и Морозини поспешил занять свое место рядом с техасцем. Воцарилась тишина.

Подтверждая радужные предсказания аукциониста, первые вещи были проданы гораздо дороже, чем намечал каталог. Золотое кольцо с бриллиантом и сапфиром, между которыми притаился тайничок для яда, ушло за баснословную цену. Затем настала очередь двух золотых браслетов с жемчугом, небольшими рубинами и выгравированными любовными изречениями, какими так любили обмениваться в ту эпоху. Браслеты принадлежали Лукреции Борджа, в те времена герцогине Феррарской, и нежные послания на латыни, без сомнения, принадлежали поэту-венецианцу Пьетро Бембо, который был, судя по всему, ее самой большой любовью.

Начался торг, и изумленный Альдо стал свидетелем поединка, какого не видел еще ни разу в жизни: его чудо-техасец сдвинул на затылок шляпу и вступил в борьбу с самим бароном Эдмоном де Ротшильдом, набавляя после него цену с упорством автомата, вознамерившись во что бы то ни стало взять верх.

Альдо попробовал образумить Корнелиуса:

— Не сходите с ума! Вы заплатите за браслеты цену, которой они стоят!

— Заплачу! Зато мисс Торелли будет довольна. И согласится подождать эту, ну как ее…

— Химеру, — сердито подсказал Альдо. — Но вы понимаете, что взвинчиваете цены? Что будет, когда дело дойдет до колье испанской королевы Изабеллы Валуа?

— Нет! Колье я покупать не стану. Не интересуюсь этим. Вот Лукреция Борджа — это да!

И он продолжал взвинчивать цену до тех пор, пока барон не опустил руку и мэтр Лэр-Дюбрей, стукнув трижды молотком, не объявил:

— Продано господину…

— Уишбоуну, Техас, — протрубил победитель, сияя улыбкой. — Я очень рад.

— Да… господину Уишбоуну… нашему славному гостю из Америки… за пятьдесят тысяч долларов или двести тысяч франков!

Как же аплодировал зал! Даже барон Эдмон, который был искусным игроком и сейчас поберег силы для других покупок. Торги продолжались. Альдо купил застежку для шляпы из золота с эмалью, изображающую Аполлона-солнце и упряжку лошадей, и очень красивую подвеску из квадратных рубинов, двух изумрудов и грушевидной жемчужины. Покупка досталась ему не без труда. Разгоряченные победой Уишбоуна, клан Ротшильдов и Ага-хан вступали в ожесточенную борьбу и забирали почти все, что демонстрировал Лэр-Дюбрей.

Между тем наиболее значительные вещи — крупные колье, пояса, диадемы и короны — еще не были выставлены, а зал уже кипел, как котел на огне. Наконец в красивом сафьяновом футляре с гербами Франции и Испании вынесли гарнитур: жемчужное ожерелье с бриллиантами и рубинами, несколькими медальонами и подвеской из трех грушевидных жемчужин и серьги с теми же камнями. Восхищенный шепот пробежал по толпе покупателей, словно дрожь. Кое-кто поднялся с места, чтобы лучше рассмотреть великолепные драгоценности.

— Итак, дамы и господа, первая из значительных вещей коллекции ван Тильдена, ожерелье принадлежало…

Громкий голос прервал речь аукциониста, и все головы в зале повернулись к двери.

— Остановите торги! Ожерелье снимается с аукциона!

Говорил один из трех мужчин, которые неожиданно появились в дверях и торопливо направлялись по залу к кафедре.

Альдо с недоумением смотрел на них и вдруг узнал главного комиссара Ланглуа, своего давнего знакомца. Комиссар шел следом за судебным приставом. А третий? Альдо не поверил собственным глазам. Вот уж кого он не ожидал увидеть в этом зале! Третьим был глава семейного клана Белмонов из Нью-Йорка, господин Джон Огастес собственной персоной! Они с Адальбером провели немало чудесных дней в его поместье во время пребывании в Ньюпорте. Появление Джона Огастеса в дорожном костюме с кожаным портфелем в руках показалось Альдо нонсенсом. Он помнил своего приятеля в полосатых купальных трусах, майке, штанах до колена — рыбаком, матросом, в крайнем случае яхтсменом. Не забыл Альдо и своеобразную манеру Джона Огастеса высказывать свои суждения. Начинал он всегда с одной и той же фразы: «Как принято у нас, Белмонов». Альдо не мог не отдать должного его великолепному чувству юмора и проникся к нему живейшей симпатией, что случалось с ним не так уж часто. Узнав Огастеса, он неожиданно для себя вдруг страшно обрадовался и поспешил к кафедре аукциониста, чтобы с ним поздороваться, в то время как зал погрузился в волнение и беспокойство.

Альдо подошел как раз тогда, когда судебный пристав, господин Данглюме, сообщал аукционисту, что ожерелье, равно как и еще несколько драгоценностей, указанных в каталоге, должны быть сняты с аукциона по требованию уголовной полиции штата Нью-Йорк. Эти драгоценности принадлежали графине д’Ангиссола, которая плыла на «Титанике» и погибла. Но оказался жив ее родной племянник, присутствующий здесь господин Белмон, который прибыл из Соединенных Штатов, чтобы изъять драгоценности из распродажи.

— Но это невозможно, господа! — возражал мэтр Лэр-Дюбрей. — Нет сомнения, что речь идет об ожерелье, сходном с этим. Вы сами только что сказали, что госпожа д’Ангиссола оказалась среди тех несчастных жертв, которых не сумели спасти, значит, вместе с ней погибли и ее драгоценности.

— Да, графиня погибла, но причиной ее смерти был не айсберг в Атлантическом океане. Ее убили, чтобы завладеть драгоценностями, с которыми она никогда не расставалась, и в преддверии приближающейся старости намеревалась передать своей племяннице и крестнице, баронессе фон Эценберг, родной сестре господина Белмона.

Доводы не показались убедительными мэтру Лэр-Дюбрею.

— Не подвергая сомнению правдивости слов господина Белмона, я не считаю его претензии правомерными именно здесь. Нам поручено распродать коллекцию ван Тильдена, и мы не обязаны выяснять происхождение каждой драгоценности. Честь и достоинство нашего покойного клиента неоспоримы.

— Разумеется, речь идет не о господине ван Тильдене, — подтвердил пристав, — речь идет о драгоценностях, украденных в результате совершенного убийства, которые должны быть изъяты как спорное имущество.