немного, как-то странно смотрели на них, таких юных людей и с гладкой кожей. В их глазах было нечто похожее на скорбь, зависть и обычно — но не всегда — сдерживаемый гнев.

«Они открыли ворота и отпустили нас, — рассказывала бабушка. — Хотя они подчеркнули, что мы всегда были свободны, тот факт, что они сказали это, говорил об обратном. Мы ушли и продолжали идти до тех пор, пока море не отделило нас от земли. Там мы и обосновались».

«Остаться на острове не было чем-то странным или безумным», — заключил папа.

Брэнд кивнул. Конечно, мы все понимали: передвигаться по суше становилось все менее надежным и безопасным в последних днях агонии До.

«Море — это дорога, ведущая в любую точку мира», — сказал Брэнд. В его голосе слышалась гордость, словно море было его личным королевством. Но ведь, по его словам, он повидал полмира. Возможно, он имел право так говорить.

«Раньше эти острова не были такими отдаленными, пока суша была приручена дорогами, — продолжил папа. — Когда-то они были настоящими проходами в очень древний мир».

Он часто говорил это. Вот почему одни из первых людей, веривших в христианского бога, построили свои дома в месте, которое сегодня кажется самым отдаленным уголком мира, на южном острове под названием Айона. Я слышал о нем, но никогда не был там. Первые люди обосновались там не ради того, чтобы отдалиться от всего мира. Они поселились посреди оживленной водной артерии. Это правда. Это часть истории, и я знаю ее не только по рассказам папы, но и потому что я сам не раз читал ее во многих из наших книг.

Разговор перешел на тему странных вероучений, сект и помешательства, которое усилилось в период Долгого прощания. Папа сказал, что безумство стало еще безумнее: люди с самыми большими палками первыми потеряли терпение, и это привело к событиям вроде Обмена. Обмен означал отказ стран Ближнего Востока продавать нефть. В самых жарких и засушливых странах стало еще жарче и засушливее. Потом зародилось движение нитфриков: они хотели привести мир в порядок на случай, если это поможет оставшимся людям. Или любой форме жизни, которая зародится на планете после того, как мы исчезнем. Эти люди оставили Всемирное семенохранилище на Шпицбергене и генные банки по всему миру, которые они называли ковчегами. А еще они начали собирать мусор, например, организовывать свалки автомобилей.

«Они хотя бы пытались следить за безопасностью на старых ядерных заводах», — добавил Брэнд.

«Все шло не так гладко», — сказал я, хотя на самом деле слабо понимал, о чем он говорил. В детстве, еще до того, как я полюбил читать, я не знал, что означает слово «ядерный». Позже я понял, что ядерный — это что-то старое и грязное. Очень грязное. И с очень серьезными последствиями.

«Насколько мне известно, нитфрики были противоположностью кутежников, — продолжил Брэнд. — Проклятые кутежники просто решили растратить все, что осталось, потому что, черт возьми, на земле скоро никого не останется».

«Они съели весь пирог, — заключил папа. — Когда-то так говорили о ком-то безумно жадном».

«Наверное, это они начали есть собак», — сказала Бар.

Это ужасная глава истории эпохи До, в которую я отказываюсь верить. Когда-то мама рассказала Фёргу, что ее мама своими глазами видела это. Вот почему собаки стали почти такой же редкостью, что и люди. Хотя это не объясняет, почему самки — еще бо2льшая редкость.

«Я слышал, что, когда города опустели, одичавшие собаки сбивались в стаи, и люди начали травить их, — сказал Брэнд. — Не знаю, правда ли это».

«В любом случае это плохая история», — ответил я.

Разговор продолжился на этой мрачной ноте. Папа и Брэнд сравнили свои версии прошлого. Они оба сошлись на том, что некоторые люди покончили с собой, без шума, зачастую группами, чтобы избежать боли и беспомощности, которая ждала их в старости, когда рядом не будет молодых здоровых людей, чтобы позаботиться о них.

«Может, они ушли пораньше, чтобы не попасть в давку?» — произнес я. Это была шутка из какой-то старой книги. Я не совсем понимал ее, потому что никогда не видел толпу, но я знал, что она должна была быть смешной. Наверное, мне хотелось показаться умным перед новым гостем в моем мире.

Брэнд и папа посмотрели на меня, но никто не улыбнулся. Я перевел взгляд на Бар и пожал плечами. Она закатила глаза, словно я был ребенком и мне не следовало вмешиваться в разговор старших.

Оставшиеся люди цеплялись за жизнь, словно пиявки, продолжил Брэнд. Они надеялись хотя бы увидеть, на что похож Армагеддон, прежде чем все исчезнет во тьме.

Их больше нет, подумал я и увидел, что Брэнд смотрит на меня так, словно читает мои мысли. Он кивнул.

Последнее поколение, беби-бастеры исчезли, сказал он. Мы живем в Новом Темном Веке. Скорее всего, Последнем Темном Веке.

Затем Брэнд широко улыбнулся, словно пытаясь растопить лед, испортивший атмосферу праздника.

«Хочешь узнать, на что похожа жаркая страна? — спросил он у Бар. — Сейчас покажу».

Брэнд снова потянулся за своей сумкой, но на этот раз ему не пришлось долго искать. Он достал маленькую стеклянную банку с чем-то густым и рыжим, как его волосы. Когда Брэнд наклонил банку, ее содержимое не растеклось. Это напомнило мне янтарный кулон мамы с насекомым внутри. В свете огня камина казалось, что кто-то дотянулся до неба, отрезал кусочек от закатного солнца и запечатал его в банку.

«Это варенье?» — спросила Бар.

«Не совсем, — ответил Брэнд. — Это мармелад».

«Как кот? — воскликнула Бар, посмотрев на меня. — Как кот из книги?»

Когда-то Бар читала нам истории о мармеладном коте из книги с картинками[7]. Джой обожала ее — и еще книгу с греческими мифами. Она так часто просила почитать ей вслух, что страницы расклеились, и их пришлось скрепить старым зажимом. Я не знаю, что произошло с книгой позже. Возможно, кто-то спрятал ее, чтобы она не напоминала нам о Джой. Все эти годы я не вспоминал о книге. Теперь воспоминания что-то пробудили внутри, и у меня защипало в глазах.

«Спорим, вы никогда не пробовали мармелад», — заявил Брэнд.

«Его делают из апельсинов», — сказала Бар, вскинув подбородок. Ей хотелось показать, что она разбиралась в подобных вещах.

«Когда-нибудь ели апельсин?» — спросил Брэнд, оглядывая нас.

Все покачали головой.

«Теперь климат на острове стал теплее, — сказал папа. — Но для цитрусовых все еще недостаточно тепло».

Цитрусовые. Папа тоже не любил, когда другие считали его простаком.

Брэнд открыл крышку и протянул нам