— Мы не опоздаем? — подавляя смущение, спросила Ливи.

Он неотрывно смотрел ей в глаза, но у нее появилось странное ощущение, словно его взгляд снимает все покровы. Она могла поклясться, что он видит ее всю как есть, вплоть до серповидной крошечной родинки под левой грудью.

— Торп. — Она явно испугалась. — Не надо.

Она была задета. Он это видел, чувствовал. Задета как-то особенно чувствительно. Он немного удивился, вспомнил о своем намерении не торопиться и, взяв ее за руку, пошел к выходу.

Яркий свет. Музыка. Изысканная обстановка. «Сколько же раз я бывала на приемах, — подумала Ливи. — Что отличало этот прием от сотен других? Политика».

Это был свой особый мир, узкий, замкнутый. Вас назначали или избирали, но вы всегда оставались открытой мишенью для прессы и были вечно уязвимы из-за ее влияния на общество. Удар можно было получить с любой стороны. Главным здесь были личности участников, утверждение имиджа. Ливи знала в этом толк.

Сенатор, потихоньку жевавший паштет, принадлежал к либералам. У него были современная мальчишеская стрижка и открытое, простое лицо. Ливи порылась в памяти — ага, сенатор обладает весьма острым умом и отчаянным честолюбием.

Ливи узнала корреспондента влиятельной вашингтонской газеты. Он непрерывно пил. Кажется, он одолел уже пять порций виски глазом не моргнув, но по-прежнему цеплялся за стакан, как утопающий за спасательный круг. Она узнала симптомы, и в ней шевельнулась жалость. Если он еще не пил с утра натощак, то скоро начнет.

— Каждый реагирует на трудности по-своему, — прокомментировал Торп, заметив, куда направлен ее взгляд.

— Это верно, — сказала Ливи.

Торп предложил ей стакан вина. Она рассеянно взяла его, продолжая разглядывать толпу.

— У меня была подруга, которая работала в газете в Остине. Она говорила, что газеты дают информацию для думающих читателей, а телевидение только показывает картинки.

Торп закурил сигарету.

— И что вы ей ответили?

— Ну что тут скажешь? Реклама везде одинакова. — Ливи улыбнулась, вспомнив свою строгую приятельницу. — Я говорила, что телевидение более непосредственно, она же утверждала, что газеты более аналитичны. Я указывала, что телевидение дает зрителю возможность увидеть событие, она доказывала, что печать позволяет читателю подумать. — Ливи пожала плечами и пригубила холодное сухое вино. — Наверное, мы обе были правы.

— Когда я учился в колледже, то писал для газет.

Торп наблюдал, как Ливи внимательно изучает окружающих. Она все впитывала как губка. Услышав его фразу, она обернулась и с любопытством посмотрела на него.

— Почему же вы переключились на телевидение?

— Мне нравился более быстрый темп, возможность быть прямо на месте событий. Видеть все своими глазами и тут же рассказывать об этом.

Ливи кивнула. Она хорошо его понимала. У Торпа в руке был стакан виски. Ливи заметила, что пьет он мало, но курит непозволительно много. Ливи вспомнила непрерывную цепь сигарет Карла.

— Как вы боретесь со стрессом?

Он усмехнулся и, к ее удивлению, погладил жемчужину в ее серьге.

— Занимаюсь греблей.

— Чем?!

Его прикосновение отвлекло ее на миг, но изумление ее не стало от этого меньше. Нет, он положительно непредсказуем.

— Греблей, — — повторил он, — на лодке, по реке. А когда слишком холодно, играю в гандбол.

— Гребля… — Ливи задумалась. Вот почему у него такие натруженные, мозолистые руки.

— Да, знаете ли. Вперед, Йель! Она улыбнулась.

— Это первая ваша настоящая, щедрая улыбка, — сказал он. — Кажется, я влюбился.

— Это не в вашем твердом характере.

— Да что вы, я настоящая сливочная помадка. Он поднес ее руку к губам. Ливи осторожно отняла ее, чувствуя легкую дрожь в пальцах.

— Вряд ли при таких качествах можно раскрыть незаконное присвоение государственных средств в министерстве внутренних дел.

— Ну, это работа.

Он подошел на шаг ближе, так что они почти касались друг друга.

— Поверьте, что перед вами — жалкий романтик. Меня умиляет свет горящей свечи и до глубины души трогает прелюдия Шопена. Женщина может увлечь меня с помощью огня, пылающего в камине, и бутылки вина.

Ливи поднесла бокал к губам. Наверно, от вина у нее слегка кружилась голова.

— Не сомневаюсь, что это удавалось тысячам.

— Вы же мне сказали, что я хвастун, — усмехнулся Торп. — Кроме того, журналистика оставляет мало свободного времени.

Ливи было нелегко сохранять дистанцию. Она покачала головой и вздохнула.

— Но я не хочу в вас влюбляться, Торп. Действительно, не хочу.

— Не принимайте поспешных решений, — добродушно посоветовал он.

— Ти Си! — Последовал увесистый тычок в спину Торпа. — Я так и знал, что найду вас в обществе красивой женщины. — Так приветствовал их представитель штата Виргиния.

Сенатора Уайета отличали несколько фунтов избыточного веса, розовые щеки и всем известная общительность. Ливи знала, что он ведет кампанию против сокращения ассигнований на образование и социальные нужды. Она две недели безуспешно пыталась пробиться к нему на прием.

Торп добродушно отнесся к его тяжеловесному приветствию.

— Сенатор — Оливия Кармайкл. Сенатор в том же стиле потряс руку Ливи.

— У меня отличная память на лица, и я вас где-то видел. Однако держу пари, что вы не подружка ТиСи.

Торп то ли кашлянул, то ли вздохнул. Ливи стрельнула в него взглядом.

— Я работаю в Вашингтонском отделении «Новости мира», сенатор Уайет. Мистер Торп и я — коллеги.

— Да-да, конечно. Теперь я вспомнил, Ти Си предпочитает другой тип женщин. — Он наклонился к Ливи и подмигнул. — Ноги прямо из плеч и минимум мозгов.

— Неужели? — Ливи задумчиво посмотрела на Торпа.

— У вас потрясные ноги, Ливи! — невозмутимо заметил Торп.

— Да, я уже слышала об этом. — И она обратилась к Уайету: — Сенатор, мне бы очень хотелось побеседовать с вами о серьезных вещах. Полагаю, здесь не место. Может быть, вы назначите более подходящее время?

Уайет минуту колебался, потом кивнул.

— В понедельник утром в моем офисе. А вам с Ти Си надо сейчас потанцевать, — распорядился он и быстрым движением одернул смокинг. — Пойду посмотрю, есть ли в буфете что-нибудь стоящее вроде икры и гусиной печенки.

И с уморительной миной сенатор неспешным шагом удалился.

Торл взял Ливи за руку.

— Хочу последовать совету сенатора, — объяснил он. И, обняв Ливи, повел ее в круг. Это был второй случай, когда он обнял ее. Тело ее немедленно затрепетало в ответ на его прикосновение. Ливи напряглась. Боже, это становилось каким-то наваждением.