— Что ж, тогда было забавно, — ухмыляется он.

— Тогда было хорошо, — лепечу я.

— Так ты можешь вытерпеть чуточку боли?

Я пожимаю плечами.

— Да, пожалуй.

Ох, куда он зайдет с этим? Мой уровень тревоги взлетает на несколько баллов по шкале Рихтера.

Он в задумчивости трет подбородок.

— Анастейша, я хочу начать все сначала. Остановимся пока на ванильных радостях. Может быть, потом, если ты начнешь больше мне доверять, мы научимся быть честными друг с другом. Тогда мы выйдем на более высокий уровень общения, шагнем вперед и станем делать кое-какие вещи, которые нравятся мне.

Я озадаченно гляжу на него, и в моей голове пусто, отсутствуют абсолютно все мысли — как компьютерный пипец… Потом понимаю: он волнуется, но я почему-то больше не вижу его отчетливо, словно нас окутала орегонская мгла. Наконец, до меня доходит, что так оно и есть.

Он хочет света, ясности? Но разве мне нравится тьма? Смотря какая и где. В памяти опять всплывают непрошеные воспоминания о Томасе Таллисе.

— Как же наказания?

— Никаких наказаний. — Он кивает как бы в подтверждение своих слов и еще раз повторяет: — Никаких.

— А правила?

— Никаких правил.

— Вообще никаких? Но тебе ведь нужны правила.

— Ты нужна мне еще больше, чем они, Анастейша. Последние дни показались мне адом. Моя интуиция, мой здравый смысл убеждали меня, что я должен тебя отпустить, что я не заслуживаю твоего внимания. Те снимки, которые сделал парень… Мне стало ясно, какой он тебя видит. Ты выглядишь на них беззаботной и красивой. Ты и сейчас красивая, но я вижу твою боль. Мне грустно сознавать, что я стал виновником этой боли… Да, я эгоист. Я захотел тебя мгновенно, в тот момент, когда ты рухнула на пороге моего кабинета. Ты необыкновенная, честная, добрая, сильная, остроумная, соблазнительно невинная; твои достоинства можно перечислять бесконечно. Я обожаю тебя. Хочу тебя, и мысль о том, что ты будешь с кем-то другим, словно нож ранит мою темную душу.

У меня пересохли губы. Мама родная! Если это не признание в любви, тогда что же? И плотину прорвало — из меня полились слова.

— Кристиан, почему ты считаешь, что у тебя темная душа? Я никогда бы не сказала. Печальная, да, возможно… но ты хороший! Я вижу это… ты великодушный, щедрый, добрый, и ты мне никогда не лгал. А я и не очень сильно страдала в тот раз от боли. Просто минувшая суббота стала для меня шоком. Или пробуждением, моментом истины. Я поняла, что ты щадил меня, что я не смогла быть такой, какой ты хотел меня видеть. Потом я ушла и вскоре осознала, что физическая боль, которую ты мне причинил, не идет ни в какое сравнение с болью потери, если мы расстанемся. Я хочу тебе нравиться, но это трудно.

— Ты нравишься мне всегда, — шепчет он. — Сколько раз я должен повторять это?

— Я никогда не знаю, что ты думаешь. Иногда ты такой замкнутый… как островное государство. Ты меня пугаешь. Вот почему я притихла. Потому что не знаю, какое настроение будет у тебя в следующий момент. За наносекунду оно переносится с севера на юг и обратно. Это сбивает меня с толку. И еще ты не позволяешь до тебя дотрагиваться, а мне так хочется показать, как сильно тебя люблю.

Он молчит в темноте, вероятно, не знает, что сказать, и я не выдерживаю. Отстегиваю ремень безопасности и, к удивлению Кристиана, забираюсь к нему на колени.

— Я люблю тебя, Кристиан Грей, — шепчу я, обхватив ладонями его голову. — Ты готов пойти на это ради меня. Я не заслуживаю такой жертвы, и мне очень жаль, что я не могу делать все эти штуки. Ну, может, со временем, я не знаю… однако я принимаю твое предложение, да, принимаю. Где я должна поставить свою подпись?

Он обнимает меня и прижимает к себе.

— Ох, Ана! — вздыхает он и утыкается носом в мои волосы.

Мы сидим, обняв друг друга, и слушаем музыку — спокойно журчащий фортепианный этюд. Она отражает наши эмоции, радостный покой после бури. Я уютно устроилась и положила голову ему на плечо. Он ласково гладит меня по спине.

— Я не переношу, когда ко мне прикасаются, Анастейша, — шепчет он.

— Знаю. Только не понимаю почему.

Он молчит, потом вздыхает и говорит вполголоса:

— У меня было ужасное детство. Один из сутенеров матери… — Его голос дрожит и замолкает, а тело каменеет. Он вспоминает какой-то невообразимый ужас и содрогается. — Я ничего не забыл.

У меня сжимается сердце, когда я вспоминаю шрамы от ожогов на его теле. О Кристиан! Я еще сильнее обнимаю его за шею.

— Она обижала тебя? Твоя мать? — У меня дрожит голос, а в глазах стоят слезы.

— Нет, насколько я помню. Но она меня почти не замечала. Не защищала от своего дружка. — Он хмыкает. — По-моему, это я заботился о ней, а не наоборот. Когда она в конце концов свела счеты с жизнью, прошло четыре дня, прежде чем кто-то забил тревогу и нашел нас… Я это помню.

Я не в силах сдержать возглас ужаса. Господи! К моему горлу подступает желчь.

— Хреново тебе пришлось, — шепчу я.

— На мою долю выпали все пятьдесят оттенков мрака, — бормочет он.

Я прижимаюсь губами к его шее, жалею, представляю маленького и грязного сероглазого мальчугана, растерянного и одинокого, рядом с телом мертвой матери.

Кристиан!.. Я вдыхаю его запах. Божественный, самый любимый запах на всем белом свете. Кристиан еще крепче обнимает меня, целует мои волосы. Я нежусь в его объятиях, а Тейлор гонит машину сквозь ночь.

Когда я просыпаюсь, мы уже едем по Сиэтлу.

— Эй, — ласково говорит Кристиан.

— Прости, — мурлычу я и выпрямляюсь, моргая и потягиваясь. Я все еще сижу у него на коленях, в его объятиях.

— Ана, я могу целую вечность смотреть, как ты спишь.

— Я что-нибудь говорила?

— Нет. Мы уже подъезжаем к твоему дому.

Неужели? Так скоро?

— Мы не поедем к тебе?

— Нет.

Я поворачиваюсь и смотрю на него.

— Почему нет?

— Потому что тебе завтра на работу.

— А-а-а… — Я складываю губы трубочкой.

— Ты что-то задумала?

— Ну, может. — Я немного смущена.

Он весело усмехается.

— Анастейша, я не собираюсь прикасаться к тебе, пока ты не попросишь меня об этом.

— Как? Не понимаю.

— Мне нужно, чтобы ты шла на контакт со мной. В следующий раз, когда мы займемся любовью, ты должна точно сказать мне, что ты хочешь. Точно и подробно.

Тейлор останавливается возле моего дома. Кристиан выходит из машины и открывает передо мной дверцу.

— Я кое-что для тебя приготовил.