— Боюсь, я позволил тебе вырасти в уверенности, что Франция — безопасная, неприступная крепость. Все эти истории, которые я тебе рассказывал, — о победах над врагами, кто бы они ни были и откуда бы ни пришли… Но герои не всегда побеждают, ma chère. И бывает так трудно, так невыносимо трудно, когда герои и злодеи хотят одного и того же, или по крайней мере им так кажется. У каждого своя правда.

Говоря все это, он вертел на пальце одно из своих колец, на металлической поверхности играли блики. Во мне разыгралось любопытство, хотя кулаки все еще были сжаты от злости.

— Мне нужно уехать, меня пригласили посетить очередную академию фехтования, — сказал он.

— Но, Papa, а как же…

— Грабители не вернутся. Вламываться в один и тот же дом дважды — значит напрашиваться на пристальное внимание маршалов. Кроме того, я и так уже долго откладывал важную работу. Полгода — более чем достаточно.

— Работу? Разве разъезды по академиям фехтования и ублажение аристократов можно назвать работой? Ты ведь сам говорил, что они смешны! Ты просто хочешь повидаться с друзьями, с братьями по оружию. Ты скучаешь по тем временам, когда был мушкетером.

Он не понял. Его не было дома в ту ночь, когда кочерга стала единственной преградой между мной и опасным незнакомцем. В последнем отчаянном порыве я скрестила руки на груди:

— Maman ни за что тебя не отпустит!

Эти слова заставили его усмехнуться.

— Ты похожа на нее больше, чем тебе самой кажется. Час назад у нас с ней состоялся точно такой же разговор. — Он умолк ненадолго, а потом склонился надо мной и поцеловал в лоб. — Я вернусь завтра до заката. Ты даже не успеешь толком на меня позлиться.

Он оседлал Бо, но, прежде чем взобраться в седло, оглянулся на меня через плечо:

— Сегодня вечером возьми шпагу с собой в спальню.

— Но Maman…

— Не обязательно ей рассказывать. Я буду спокойнее, зная, что у тебя под рукой есть чем защитить себя и мать.

Он взял в руки поводья и поправил подпругу.

— Если ты так уверен, что грабители не вернутся, от кого нам тогда защищаться?

Он потянулся ко мне и сжал мою руку:

— Жаль тебя расстраивать, но твой отец превращается в старого параноика. Отнесись к нему снисходительно, будь так добра.

Я не смогла защитить нас. И все же он смотрел на меня так, словно верил в меня, считал меня сильной. У меня не было братьев по оружию, на которых я могла положиться в трудную минуту. Но у меня был папа. И как бы мне ни хотелось с ним поспорить, схватить Бо под уздцы и заставить его остаться, я ничего не сделала. Потому что, хотя он и оставил службу в Доме короля, мы с ним были мушкетерами. Он и я. Может, наш дом и не походил на дворец, но мы все равно готовы были защищать его. И защищать друг друга.

Глава пятая

Свеча на комоде почти догорела, фитилек слабо мигал в лужице растопленного воска. После папиного отъезда я попыталась отвлечься полировкой клинков, но вскоре меня позвала мать. Я поспешила на зов, чтобы она не поняла, что я была в конюшне, но она будто обо всем догадалась и засадила меня за унылое вышивание. А потом я проспала ужин. Точнее, меня к нему не разбудили.

Таня.

Очнувшись ото сна, я села в кровати.

Таня.

Передо мной заплясало видение незваных гостей в плащах и с плотоядными ухмылками. Я судорожно вздохнула и потянулась за шпагой. Папа рассчитывает на меня.

Прежде чем выйти в коридор, я осторожно выглянула за дверь. Потом прошла вдоль стены, пробежав по ней пальцами: вот стык обоев, вот полка.

— Maman? — Я нерешительно остановилась на пороге ее спальни.

Мама спала, укутавшись в одеяла, словно в саван. Виднелся лишь краешек лица. Когда я попятилась, у меня внезапно скрутило живот от мысли, что я без всякой причины ворвалась к ней, и я запнулась о ковер. Я чуть не выронила шпагу, но в последний момент подхватила снова.

— Таня, — пробормотала мать, переворачиваясь на другой бок. Темные волосы рассыпались по плечам. Она произносила мое имя с какой-то необычной нежностью. Она не проснулась.

Таня.

По моей голой шее побежали мурашки, и я оглянулась в поисках источника этого низкого, мягкого голоса. На этот раз меня звала не мать. Но в коридоре было пусто.

Я вздрогнула от внезапного звука: мама всхрапнула, погружаясь глубже в сон. Покачав головой, я усмехнулась тому, как легко меня напугать. Как я испугалась звука собственного имени.

Я шла по главной улице, и под ногами шуршала рассыпанная трава: ее принесли сюда возвращавшиеся с полей крестьяне на подошвах своих разношенных ботинок и на колесах повозок. Впервые за всю неделю небо было пасмурным — какое облегчение. Обычно мама не отправляла меня за продуктами, но я готова была на все, чтобы сбежать из дома. Мое имя, произнесенное шепотом, еще долго отражалось от стен, пока я наконец не уснула. Мое имя, жуткие лица, кочерга, которая разлеталась на осколки, встретившись с настоящим клинком.

Я хотела доказать матери, что способна о себе позаботится, что не нужно искать кого-то, кто будет ухаживать за мной. Когда она обронила, что ей не хватает продуктов для ужина, я ухватилась за возможность. Это был отличный шанс загладить вину за неудачное завершение визита Шомонов. А после я встречу папу, едва он выйдет из экипажа, как в старые добрые времена. Я буду злиться на него до тех пор, пока не увижу его лицо, которое озарится ответной радостью. И мы закончим начатый разговор.

Я провела в лавке целую вечность, перебирая подвешенные к потолку пучки сушеного тимьяна и лаванды, придирчиво изучая тяжелые джутовые мешки с мукой, сахаром и солью, которые можно было поднять только в четыре руки, выбирая из кругов сыра, такого тягучего, что стоит его разрезать — и оттуда польется содержимое, как из бутылки вина, скользя пальцами по пестрой скорлупе белых и коричневых яиц. И даже после того, как хозяин лавки настойчиво сказал, что «был очень рад снова видеть меня в добром здравии» и что моя мать, должно быть, счастлива, что я «чувствую себя лучше», моя улыбка не дрогнула и рот был растянут чуть ли не до ушей. Когда я только начала болеть, моя мама обращалась за помощью к другим жителям