Так они и поднимались в гору: Ганс в полном молчании, старик – кряхтя и потирая больные колени. Рыбак искоса поглядывал на бедного парня: каково узнать о себе правду, наверняка земля уходит из-под ног. Теперь он точно не сможет оставаться просто сапожником… Эх, стоит ли знать больше, чем уже знаешь? Как бы бедой не обернулось…

Ганс с трудом дождался полуночи, все валилось у него из рук, работать он не мог, поэтому убрался в мастерской впервые за много месяцев своего заточения. Ночью он направился к дому старика, изо всех сил стараясь ступать неслышно, но на гулкой мостовой его шаги не мог скрыть никакой туман. Со стариком и его сыном они прошли в самую дальнюю комнату, окна которой выходят к морю, зажгли свечи, и старый рыбак продолжил свой рассказ.

– Себастьян все знает, сынок. Он слышал эту историю уже много раз, а когда был ребенком, даже хвастался ею перед другими мальчишками, но, к счастью, ему никто не верил.

Так вот, на рассвете мы отправились в путь. Ты замечательно переносил плавание, твоя мать – значительно хуже. Ее непрерывно мучила морская болезнь, и через две недели у нее совсем пропало молоко. Вот тогда тебе пришлось несладко: ты орал день и ночь, пока кто-то не придумал давать тебе сосать размоченный кусок сыра. По расчетам нашего капитана, мы должны были достичь новых земель со дня на день, но этот долгожданный день почему-то все не приходил. Становилось все холоднее, капитан все больше хмурился, запасы воды подходили к концу. И как-то вечером твой отец собрал команду и сказал:

– Друзья, мне трудно говорить об этом, но, похоже, я подвел вас. Вы доверились мне, а я подвел вас. В мои расчеты закралась ошибка. Я не мог знать, что здесь такое сильное течение, которое идет против нашего курса, нас сносит, и корабль не в силах противостоять ему. И самое страшное, что, похоже, я плохо понимаю, где мы находимся, небо уже несколько дней затянуто то тучами, то туманом, и я не знаю, когда мы сможем добраться до ближайшей земли. Я прошу вас до минимума сократить потребление воды и еды, поскольку неизвестно, когда нам удастся почувствовать землю под своими ногами… и удастся ли…

Команда ответила угрожающим молчанием, но твоя мать вышла вперед и громко сказала:

– Мы всегда в руках Бога, мой капитан. И если Богу будет угодно дать нам возможность еще раз спать на земле, то это непременно случится. Унывать нет никакого проку, давайте лучше споем! – И затянула грустную и величавую песню, которую обычно пели вечерами жены, ждущие своих рыбаков. Грустная мелодия смыла напряжение с суровых лиц мужчин, и они подсели ближе друг к другу, готовые принять участь, отмеренную им морем.

Ночью разыгрался шторм. Тебе трудно представить, что такое – шторм на корабле, мы здесь не выходим в море во время штормов, а если поднимается сильный ветер, всегда заходим в лагуну и вытаскиваем лодки на берег. Но когда ты в открытом море за много миль до ближайшей земли, то нет никакого спасения от ветра и волн, обрушивающихся прямо на тебя всей своей ледяной черной мощью. Шторм ночью – это страшно, сынок. Но еще страшнее, когда из темноты и тумана прямо перед тобой вдруг возникают острые скалы, преграждающие путь к долгожданной земле – и ты понимаешь, что корабль несет прямо на них.

Той ночью мы налетели на этот остров. Спаслись тогда только пятеро: твой отец чудом вытащил тебя вместе с твоей матерью на скалы, она была вся в крови, но дышала. Четвертым был я, а пятым – толстый Якоб. Мы пролежали на холодных камнях до утра вот здесь.

Старик с трудом поднялся и медленно подошел к окну, открыл его и кивнул в темноту.

– Вот с этих скал и началась моя, да и твоя жизнь на этом туманном острове.

Ганс тоже подошел к окну, но, кроме черноты ночи и тумана внизу, ничего не увидел, хотя, конечно, знал, что скалы под окном рыбака точно есть.

– Ты кричал всю ночь, твоей бедной, истекающей кровью матери нечем было тебя покормить и согреть. Но твои крики услышала Агнесс, моя будущая жена. Под ее окнами никогда еще не плакали младенцы и не стонали от боли женщины. В ту ночь она собрала несколько теплых одеял, взяла воды и еще до рассвета отважно начала спускаться к скалам, подобраться к которым было совсем не просто. Этого ангела с теплыми одеялами мы и увидели, когда туман стал наполняться светом. Она помогла нам подняться в Верхний Город до того, как проснулись жители.

Тебя сразу отдали Жильберте, у которой недавно умер младенец, а молоко еще не успело пропасть. Твоей матери перевязали раны, но она металась в горячке, и ей срочно нужен был доктор. Мы с Агнесс отправились за ним, и я не обращал внимания на удивленные взгляды горожан. Я смотрел только на Агнесс.

Доктор, увидев нас, тут же вышел в другую комнату и о чем-то горячо и долго спорил с Агнесс. Они говорили на немного странном наречии, и я не всегда понимал их. Язык наших земель был похожим по звучанию, но все же немного другим. Агнесс вышла от него раздосадованной и расстроенной, взяла меня за руку и дала понять, что нам надо уходить. Только третий доктор согласился подняться с нами в Верхний Город, но когда мы добрались до дома, там уже никого не было. Напуганная Жильберта, тщательно укрывшая тебя от чужих глаз, сказала, что пришли люди из Правления и увели больную женщину и двоих мужчин.

– Зачем? Зачем Правлению понадобились мои родители? – у Ганса похолодело в животе, что-то подсказывало ему: то, что он услышит после своего вопроса, еще раз перевернет его мир с ног на голову.

– Сейчас, видимо, уже нет смысла спрашивать тебя, сынок, хочешь ли ты услышать продолжение этой истории. Но я все-таки спрошу: действительно ли ты хочешь узнать правду, с которой, возможно, совсем не будешь знать, как жить дальше?

Ганс пришел в замешательство: у него есть выбор не знать?

– Отец, я же живу с этой правдой всю свою жизнь, и Ганс сможет. – Себастьян, который всегда смотрел на молодого сапожника с каким-то непонятным тому благоговением, придвинулся ближе, как будто желая выразить готовность разделить со старшим товарищем эту тяжелую правду.

* * *

Сколько они тогда проболтали, бог весть. Так Верочка вошла в ее жизнь – стремительно, ярко, спасительно. Она тогда, конечно, рассказала ей все, включая пораженческие размышления о возможном самоубийстве. Та слушала внимательно, иногда заливаясь звонким переливчатым смехом. Анна умела рассказывать с юмором, показывать в лицах, нечасто, правда, только тогда, когда ее так хорошо слушали.

Вера была чуть младше ее, занималась персоналом в питерском банке. К ним была послана с нечетко поставленной задачей – повысить мотивацию персонала, в чем ее считали докой.

– Они говорят, что мне удается правильно замотивировать персонал, что люди лучше работают, когда я их правильно настраиваю. А я и не настраиваю вовсе. Просто разговариваю – и все. Я отчеты-то, конечно, умные пишу, методики там разные привожу. Но дело-то не в них, люди просто хотят быть услышанными. Разве нет?

Анна смотрела на нее и понимала, что все вокруг становятся лучше просто потому, что такая девушка сидит рядом, сверкает улыбкой, с интересом расспрашивает, бренчит браслетами на запястье.