Дженни взяла большой апельсин и села за стол.

— Ты работаешь в воскресенье?

— Я всегда работаю по воскресеньям.

Дженни об этом знала, но не хотела признаваться.

— Что дальше, шеф? — спросила она.

— Мы едем к твоему дому, встречаемся со следователем. Если нам повезет, выясним, какова была причина пожара.

— Повезет? — Дженни вогнала ноготь в шкурку апельсина и принялась его чистить. — И почему мне кажется, что везение меня покинуло?

— Ладно, это все пустые разговоры. Я хотел сказать, чем быстрее расследование закончится, тем быстрее ты получишь спасенное имущество.

— Имущество. Это как-то нереально. — Внезапно Дженни кое-что вспомнила, и ее охватило беспокойство. — Ты сказал, что постирал мои вещи?

— Ага. Я только что слышал, как стиральная машина остановилась.

— О боже. — Дженни вскочила на ноги, бросилась в небольшую комнату, которая прилегала к кухне, и открыла дверцу стиральной машины.

— Что случилось? — спросил пришедший следом Рурк.

Дженни вытащила поварские штаны и, проверив карманы, достала маленькую пластиковую коробочку. Этикетка все еще держалась, но внутри была мыльная вода. Дженни отдала коробочку Рурку.

Он взглянул на этикетку.

— Похоже, все таблетки растворились.

— Ты стал обладателем самой спокойной и безмятежной стиральной машины в Авалоне.

— Я не знал, что ты принимаешь успокоительное.

— Ты считал, я смогу пережить смерть бабушки просто так, без помощи?

— Ну да.

— Почему ты так думал?

Рурк положил коробочку на кухонный стол.

— Сейчас и все утро… я не заметил, чтобы с тобой было что-то не так.

Дженни задумалась. Она оперлась вытянутыми руками о край стола. Но потом сообразила, что такая поза подчеркивает ее грудь, обтянутую узким свитером, и согнула руки в локтях. В ночь, когда умерла бабушка, доктор спрашивал, насколько тревожно она себя чувствует по десятибалльной шкале? Он посоветовал задавать себе этот вопрос каждый раз перед тем, как принять таблетку, чтобы избежать зависимости.

— Сейчас я на пятерочку, — тихо сказала Дженни, чувствуя едва различимый шум в ушах и небольшое напряжение в мышцах. Ни потливости, ни усиленного сердцебиения, ни гипервентиляции легких.

— Я понимаю, это не твоя одежда, — сказал Рурк, — но в ней ты выглядишь самое меньшее на семерочку.

— Ха-ха. — Дженни взяла еще один апельсин. — Доктор сказал, мне следует оценивать свою тревожность по десятибалльной шкале, чтобы решить, нужно ли принимать лекарство.

Рурк поднял одну бровь.

— Так если у тебя пятерка, не означает ли это, что мы должны немедленно бежать в аптеку?

— Нет. Только когда я почувствую себя на восьмерку и выше. Не понимаю, почему я не тревожусь сильнее. Вообще удивительно, как у меня не случился нервный срыв после вчерашнего.

— А ты что, этого хочешь?

— Конечно нет! Но это было бы нормально, разве не так?

— Я думаю, когда дело касается смерти дорогого человека, понятия «нормальности» не существует. Сейчас ты просто чувствуешь себя относительно неплохо. Пусть так и будет.

Дженни догадывалась, что за этими словами что-то кроется. Какая-то мудрость или знание, словно у Рурка был опыт в этом вопросе.

Когда они вышли на улицу, лицо Дженни освежил приятный утренний холодок. Рурк удостоверился, что у собак достаточно еды и воды и что калорифер в гараже работает на случай, если они захотят там погреться. Потом он с рыцарским видом открыл для Дженни дверь автомобиля, обошел его и сел на место водителя.

— Пристегнись, — сказал Рурк, заводя мотор.

Он заметил, что Дженни смотрит на него, а она подумала, знает ли он о том, какой загадкой для нее является? Он — первый, кто смог отвлечь ее от скорби по бабушке. Рурк вел себя как рыцарь, потому что был начальником полиции, напомнила себе Дженни. То же самое он сделал бы для кого угодно.

— Ты уверена, что с тобой все в порядке? — спросил Рурк. — Ты снова на меня странно смотришь.

Дженни почувствовала, как ее лицо запылало, и отвела взгляд. Она же должна быть в отчаянии из-за смерти бабушки и сгоревшего дома, а вместо этого ее посещают мысли о начальнике полиции.

— Непривычно в этой одежде, — ответила она. — Я в порядке.

Рурк набрал в грудь воздух.

— Хорошо. Сосредоточимся на сегодняшнем дне. Будем разбираться со всем по очереди.

— Я тебя внимательно слушаю. Знаешь, я в этом дилетант. Понятия не имею, что нужно делать после того, как у тебя сгорел дом.

— Начинать жить заново, — ответил Рурк. — Вот что.

Его слова неожиданным образом подействовали на Дженни. Впервые со смерти бабушки она начала видеть все в ином свете. Утопая в горе, Дженни сосредоточилась на мысли, что она теперь совсем одинока. Но слова Рурка изменили ее точку зрения. Не одинокая, а независимая. Дженни еще никогда себя так не чувствовала. После смерти дедушки в пекарне требовалась ее помощь. Когда у бабушки случился удар, Дженни была нужна дома. И она никогда не следовала своей собственной дорогой… до этого момента. Но сейчас случилось нечто страшное. То, что Дженни хотела бы спрятать от самой себя: страх перед независимостью. Ведь если она что-то испортит, то будет виновата в этом сама.

Дженни выбралась из машины и, увидев свой сгоревший дом, снова почувствовала шок, несмотря на то что все видела еще вчера и даже ощущала жар от пожарища. Дом походил на покрытый сажей черный скелет, окруженный застывшей на морозе грязью со следами ботинок.

— А что с гаражом? — спросила Дженни.

— Пожарная машина дала задний ход и врезалась в него. Хорошо, что мы вчера забрали твою машину.

Потеря гаража не показалась Дженни такой уж трагичной. По сравнению со всем, что случилось, это было такой мелочью. Она лишь тряхнула головой.

— Сожалею, — сказал Рурк и неуклюже потрепал ее по плечу. — Следователи скоро приедут, а пока можешь походить, посмотреть.

Дженни ощутила неприятный холодок.

— Думаешь, кто-то устроил пожар специально?

— Просто таковы правила. Сначала нужно узнать причину возгорания. Скоро приедет оценщик страхового убытка. Сначала он даст тебе банковскую карту, по которой можно получить минимальную выплату.

Дженни вздрогнула и кивнула. По периметру дом был окружен черно-желтой лентой.

Вид черного остова солью разъедал душевную рану Дженни. На фоне светлого утреннего неба остов дома казался грубым наброском, начерченным углем.

Когда-то красивое белое крыльцо покрылось пузырями и почернело. Через отверстия в стенах во двор проникали лучи света. Двери не было. На земле лежало битое оконное стекло.