Фрэнсис тщательно собрал крошки со своей тарелки.

— Хотите еще? — спросила Герт.

Священник вскинул руки в шутливом жесте сдающегося человека.

— О нет, спасибо. Замечательный пирог, но я по-настоящему объелся.

Герт встала и убрала его тарелку.

— В таком случае я заверну для вас еще кусок. На ход ноги.

— Навынос, — машинально поправил ее Лэнг, все так же погруженный в свои мысли.

— Разве он не возьмет это с собой?

Лэнг промолчал. Он уже отказался от мысли научить Герт хоть сколько-нибудь правильно употреблять идиоматичные американские обороты.

Пока Герт упаковывала остатки штруделя, Лэнг принес два стакана и бутылку односолодового виски. Один стакан он поставил перед Фрэнсисом и знаком предложил налить.

Фрэнсис поднялся. Было ясно, что мысли его друга заняты телефонным звонком, а не шутливой пикировкой, продолжавшейся всю вторую половину вечера.

— Нет, спасибо. Мне еще ехать домой, и задержание за управление автомобилем в нетрезвом виде мне вовсе ни к чему.

Лэнг криво усмехнулся.

— Неужели нет ни одной папской буллы, оправдывающей такое вождение?

Фрэнсис взял у Герт остатки штруделя и благодарно кивнул.

— Безбожники-полицейские не делают нам, священнослужителям, никаких послаблений. — Он вышел в прихожую, открыл дверь на лестничную площадку и добавил через плечо: — Впрочем, сознаюсь, что от штрафа за превышение скорости моя колоратка — форменная одежда священника — несколько раз меня спасала.

— Что ж, вольному воля, — сказал Лэнг. — Но давайте хотя бы узнаем счет. В Стране мечты должны были уже дойти до средних иннингов.

«Брейвс» играли в Лос-Анджелесе, за три часовых пояса от Атланты.

— Ладно, еще на минуточку, — сдался священник и, вернувшись в квартиру, вновь закрыл за собой дверь. — Только держите виски подальше от меня.

Мужчины вновь сели, теперь уже за столик в кухне, и Лэнг включил маленький телевизор, стоявший на предназначенной для завтрака стойке. Сколько раз ни приходилось ему включать телевизор, он всякий раз воспринимал пересылку изображений через весь континент как чудо, вполне сопоставимое с тем, что творили когда-то древние боги.

Они застали окончание иннинга, а потом пошла реклама автомобиля, и диктор принялся выкрикивать в деланом возбуждении всякую чепуху. Когда же сверкающие новые машинки по НИЗКИМ, НИЗКИМ, НЕВЕРОЯТНО НИЗКИМ ЦЕНАМ исчезли, на экране появилась знакомая фигура: седой мужчина с Библией в руке; его льдисто-голубые глаза с искренней открытостью глядели в камеру.

— Мои сограждане, — начал он. — Для нас настала пора отобрать нашу страну из рук безбожных судейских и тех, кто стремится уничтожить наше христианское наследие. Когда я стану вашим президентом, мы вместе займемся всеми этими проблемами и снова выведем Америку на первое место среди всех наций…

И Лэнг, и Фрэнсис уже слышали эти слова. Гарольд Стрейт претендовал на выдвижение в кандидаты от своей партии на предстоящих президентских выборах. Потом его решительное лицо исчезло, и зазвучало «Боже, благослови Америку».

— Я уверен, что евреев этой страны его программа очень обрадует, — с кривой усмешкой заметил Лэнг.

— Не говоря уже о мусульманах, буддистах и всех прочих, — добавил Фрэнсис. — А также все те страны, которые, как услышат о том, что кто-то рвется на первое место, сразу представляют себе морских пехотинцев на своих границах.

Герт, отказавшись ненадолго от своего убеждения в том, что от телевидения гниют мозги, повернулась, чтобы тоже взглянуть на экран, но с него уже исчезло изображение.

— Думаете, у этого типа есть шанс на победу?

Лэнг пожал плечами. Предсказать возможные повороты американской политики было делом крайне трудным.

— Много народу до сих пор уверено, что он сможет вновь повесить в зданиях судов плакаты с Десятью заповедями, прекратить изучение эволюционной теории и пересмотреть дело Роу против Вейда[9].

— И что же в этом хорошего?

Лэнг взглянул на Фрэнсиса, он ответил ему улыбкой.

— Я уверен, что Фрэнсис с готовностью поддержал бы запрет абортов…

— Только не в том случае, если для этого понадобится допустить Стрейта в Белый дом, — вставил священник.

— И, — продолжал Лэнг, — его фраза насчет отца, погибшего во время Второй мировой войны ради сохранения американских ценностей, тоже бьет не в бровь, а в глаз.

— А что, у вас считается нормальным, если человек въезжает в политику на поступках родственников? — недоверчиво спросила Герт.

— Когда этот парень служил в армии, войны, которой он мог бы похвастаться, как-то не случилось, — объяснил Фрэнсис.

Герт повернулась к раковине, всем свои видом показывая, что мытье посуды куда как интереснее и полезнее, чем наблюдение за политикой.

Когда на экране вновь появилось изображение стадиона «Доджерс», Фрэнсис сказал:

— Знаете, после того как нам показали мистера Стрейта, я, пожалуй, приму ваше любезное предложение насчет капельки скотча.

Несмотря на выпитое за обедом вино и изрядное количество виски, Лэнг никак не мог уснуть; лежал и наблюдал за отсветами с улицы, рисовавшими на потолке непрерывно меняющиеся узоры. В конце концов он сдался. Как можно осторожнее, чтобы не разбудить Герт, Лэнг выбрался из постели, встал на балконе возле самой двери из комнаты и рассеянно уставился на золотую ленту уличного движения на Пичтри-стрит, находясь мыслями за многие мили и годы отсюда.

Он даже вздрогнул, когда Герт сзади обхватила его за талию.

— Это телефонный звонок, да?

Он, не поворачиваясь, поднял руку и через плечо прикоснулся к лицу Герт.

— Да.

— И что же тебе сказали?

Он вздохнул.

— Помнишь Дона Хаффа?

— Точно не знаю, — ответила, чуть помолчав, Герт. — А я должна его помнить?

— Высокий стройный парень откуда-то со Среднего Запада. Немного поработал во франкфуртском отделе после того, как его перевели из оперативников в Третий директорат. Это он помог мне выдернуть задницу из петли на КПП «Чарли», когда я вывозил твоего отца. Мы мало общались с Доном, потому что он был постарше, да еще и женат.

Герт покачала головой.

— Их было так много… трудновато бывает вспомнить даже тех, с кем я работала всего год назад. А чем он так потряс тебя через столько лет?