и Адель слегка прижалась к своему спутнику. По дорожкам прыгали белки, не обращая внимания на людей. Гипсовые статуи смотрели вверх слепыми глазами. Шелест вековых дубов настраивал на лирический лад. Домет прочитал несколько строчек из своих «Индийских мелодий». Адель захлопала в ладоши.

— Так вы еще и поэт?

— Думаю, каждый писатель — поэт, — заметил Домет. — Чтобы быть поэтом, не обязательно рифмовать слова. А вы любите стихи?

— Я люблю танцевать. Вы танцуете, Азиз?

— Плохо.

— Не беда, я вас научу. Сейчас все танцуют «шимми». Это очень просто. Смотрите, — Адель закружила Домета прямо посреди дорожки, громко смеясь.

Парочки на соседних скамейках зааплодировали, а проходившая мимо пожилая фрау с двумя собачками в вязаных жилетиках неодобрительно бросила через плечо:

— Что за молодежь нынче! Смотреть неловко.

Адель показала ей вслед язык.

«Ну, куда же все-таки ее повести?»

Адель заглянула Домету в глаза.

— Азиз, вы женаты?

— Нет. А почему вы спрашиваете?

Адель сделала несколько шагов, подбрасывая ногой сухие листья, потом остановилась и повернулась к Домету:

— Вы мне нравитесь.

— И вы мне нравитесь.

— А вы не думаете, что я очень испорченная?

— Ну, что вы!

— Сейчас все девушки очень гордятся тем, что они испорченные.

«Она не пошла бы в номера!»

— Вы очень романтичны, Адель.

— Правда?

— Да. Я читаю это в ваших глазах. Таких голубых глаз на Востоке не бывает.

— Ах, как мне хочется на Восток! Это как в сказках «Тысяча и одна ночь»?

— Как в сказках? В общем, да. Сказки там еще можно найти, но их становится все меньше и меньше. А вы, правда, хотите на Восток?

— Ужасно хочу! Папочка, как выпьет шнапса, всегда кричит: «Дранг нах Остен!», «Дранг нах Остен!»[2] Чему вы смеетесь? Тому, что он предлагает идти на Восток?

— Нет, тому, что ваш отец имеет в виду другой Восток. Во время войны он был на Восточном фронте?

— Я не знаю, но он все время рассказывает, как мы били русских.

— Вот видите, его Восток — в России, а мой — в Палестине.

— Тогда я хочу в Палестину.

— Адель, вы знаете, что вы — прелесть?

Следующие две недели они встречались каждый день. Гуляли в парке, ходили в рестораны. Домета часто узнавали. К неудовольствию Адели, смешанному с гордостью, Домета задевали всякие девицы, просили автограф, совали номера телефонов. «Шлюхи противные!»

— А он случайно не еврей? — спросила как-то пухленькая фрау Кебке, вышивая салфеточку.

— Мама, сколько раз я тебе говорила, что он — араб-христианин. Хри-сти-а-нин! Поняла?

— У него, небось, денег куры не клюют, — закатила глаза фрау Кебке.

— Ты все время только о деньгах! При чем тут деньги! Я его люблю!

— Любишь не любишь, а замуж тебе давно пора. Это раньше ты была богатой невестой. Если бы твой отец не разорился из-за проклятой инфляции, ты вышла бы замуж за сына полицмейстера!

— Экое счастье! — Адель передернула плечами. — За этого гнома?

— Твой отец — тоже не великан! Что за важность! Зато не кто-нибудь, а сын полицмейстера! Да ладно, приводи своего писателя, пусть просит твоей руки.

— Да он вроде и не собирается…

— А ты, дурочка, сделай так, чтоб собирался. И не тяни, а то нам и свадебный обед не на что будет приготовить, не то что приданое собрать. Отцу пришлось заложить мою золотую цепочку, а больше и закладывать-то нечего.

Выходя из пансиона и садясь в трамвай, Домет поймал себя на мысли, что скоро увидит сияющую от радости Адель.

«Найдем какую-нибудь скамейку в кустах и будем целоваться. Адель пахнет свежим мылом. Адель-цитадель. Да, собственно, не такая уж она и твердыня. Конечно, ничего лишнего не позволяет, но отталкивает мои руки совсем слабо. Наверняка я ей нравлюсь. Хорошо, что не повел ее в гостиницу. Немецкая девушка — не какая-нибудь шлюха, и отец — строительный подрядчик. Подрядчики всегда богатые. Можно будет жить на ее приданое. И мама торопит меня жениться, в твоем, говорит, возрасте все давно женаты, я внуков хочу нянчить. Адель родит мне детей, будет их воспитывать, а я буду писать. Поселимся в Берлине, в театрах будут ставить мои пьесы, тесть-подрядчик построит нам большой дом…».

Домет чуть не проехал свою остановку.

Небо стало пасмурным, и начал моросить теплый дождь. Домет раскрыл зонт и посмотрел на наручные часы. Еще три минуты.

«А вот и она бежит. Немецкая пунктуальность. Очень красивые ноги».

Он бросился ей навстречу. Они почти столкнулись, и оба рассмеялись. Он наклонился к ее губам и втянул их в свои.

Пока они гуляли, дождь прошел. Адель любила рассматривать витрины. Но вдруг она остановилась у дверей ломбарда.

— Что случилось? — спросил Домет.

— Моя цепочка!

— Вы что, заложили вашу цепочку? Зачем?

— Мне нужны были новые туфли, — соврала Адель, — а папочка ужасно сердится, если я покупаю новые вещи, когда старые еще не сносились. Я и заложила цепочку, а выкупить не смогла. У меня же денег нет.

— Так почему вы не попросили у отца? — удивился Домет.

— Да вы его не знаете. Он меня всю жизнь в строгости держит, говорит, деньги копить надо, а не тратить.

— Это верно, — одобрил Домет, представляя, сколько денег накопил строительный подрядчик.

Они зашли в ломбард, и Домет выкупил цепочку.

Рядом с ломбардом был часовой магазин. Адель остановилась у витрины.

— Азиз, пожалуйста, купи папочке в подарок эти часы, он сразу растает. У него как раз часы сломались.

Ему не послышалось, она сказала ему «ты». Да еще подарок попросила купить. Значит, его приглашают домой. Улыбка Адели не оставляла сомнений: поцелуи на скамейке скоро кончатся.

Они зашли в магазин. Домет попросил показать карманные часы из застекленного прилавка. Хозяин вынул их, нажал на кнопку, крышка мягко щелкнула, и часы заиграли «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес»[3]. Адель захлопала в ладоши и поцеловала Домета в щеку.

Цепочку Адель сразу надела на шею, а часы в красивой коробочке Домет положил в карман.

Визит в семью Кебке был назначен на ближайшее воскресенье.

Следующие два дня Домет размышлял о своей будущей жене. Воспитанный в немецком духе, он разграфил листок бумаги на две части и в левой начал писать в столбец достоинства Адели. Немка. Молодая. Красивая. Отец — подрядчик.

Что же в правом? Легкомысленная…

Домет зачеркнул это слово, порвал листок на мелкие кусочки и выбросил в мусорную корзину.

С утра Домет купил букет белых роз для фрау Кебке и попросил фрау Хоффман, чтобы служанка хорошенько отутюжила его брюки. Положил сорочку на постель, долго прикладывал к ней разные галстуки и выбрал