в части знали, что, если Беркут пропал, значит, где-то у Машки вынырнет. Сам же, как на крыльях летел, брал любую попутку, и на грузовиках ездил, лишь бы добраться до неё. Сколько там было, километров — сорок? Не мало, в общем.

Он говорит так серьезно, что я пытаюсь вспомнить хоть что-то — хотя бы образ, хотя бы лицо, но ничего в голове нет. Ни одной зацепки. А я ведь уже сроднился с настоящим Беркутом, мог бы и вспомнить его пассию. Так ведь, нет. Пусто в голове.

— Ты к ней летел на крыльях любви. И она, конечно, не просто так тебя ждала. Маша — девушка огонь, не просто красавица, а… знаешь, из таких, что не отпустит. Помнишь, как она тогда, в первый раз? В клубе на тебя смотрела, будто ты — последний десантник на свете. Вся часть потом судачила, что эта Озерова приковала тебя к себе намертво.

Саша увлекся, не видит, как я напрягаюсь. Внимательно слушаю, пытаюсь не подавать виду, но внутри всё кипит.

Откуда эта девушка взялась в моей жизни? Или точнее, в жизни того, кто был до меня? То был мой предшественник, но Саша, конечно, не в курсе моего апгрейда.

— Она же у нас ещё и умная была, — говорит он, поднимая глаза к потолку, словно вспоминая картину. — В медсанчасти работала. Ты бы вспомнил, как она за тобой ухаживала, когда ты к ней приезжал — накормит, рубашку постирает, погладит, а ты сидишь, будто уже женатый.

У меня перед глазами туман встаёт. Бред какой –то. Саша ухмыляется, довольный, думает, что попал в точку.

— А как выглядела-то эта Маша?

Пытаюсь выяснить, зацепиться хоть за какую-то деталь.

— Да ты что, Беркут? Забыл, что ли? — трёт лицо Сашка. — Тёмно- русые волосы, до плеч, косая чёлка — как у актрисы. Глаза огромные, серые, в каждом — огонь и лед. Худенькая, но выносливая, как положено на нашей службе. Всегда в форме, всегда собранная, с этим взглядом, будто тебе приказы отдаёт. Только ты умудрялся своей улыбкой её разоружить — один ты у неё слабость был.

Я молчу. Туман в голове не проясняется, и чувство, будто я в чужой шкуре, становится всё отчётливее. Но если сказать сейчас правду… Саша не поймёт. Вопросы задавать начнёт.

Списать на ранение? Он и так уже это подметил.

— Так что, собираешься ли ты, товарищ Беркут, выполнить своё обещание? — поддевает Сашка, как будто это так просто. — Жениться, как и планировал?

Разговор слишком далеко зашёл.

— Так, лейтенант Кочетов, ты не доложил, сколько твоей пассии лет. Небось старше тебя?

— Знаешь откуда?

— От верблюда! Слишком заботливая, как мамочка, — усмехаюсь я.

— Ты это брось! Твоя Машуня тоже тебя так обхаживала.

— Ты же говоришь, Маня меня любила. А ты твою Оленьку впервые в жизни видишь.

— Вот что есть, то есть, — впервые увидел. А кажется, что всю жизнь знаю. Думаю, старше лет на десять.Что с того? Нашему брату — офицеру тяжело боевую подругу найти. Мы ведь все время за забором. А как вырвемся на волю, любая деваха нам — красотка и по душе.

— Правильно говоришь, товарищ лейтенант, — заключаю я.- Так что ты там поосторожнее. Может, всё еще показалось тебе. И не такая уж она прекрасная эта твоя Оленька.

— Не, ты мою Олю не трожь! Она особенная, — мечтательно закатывает глаза.

— Ладно. Мне пора. Пообедаю и смену готовить надо, да с документами поработать.

— А я не пойду в столовку — Оля накормит. Сейчас переоденусь и к ней в гарнизон рвану.

— Спешите жить.

— А как же! Мало уже спокойных деньков осталось. Слышал, скоро нам выдвигаться предстоит, — приглушает голос Санёк.

— Подарок ей что ли купи, — бросаю ненароком.

— Обойдётся… хотя. В магазинчике видел цветы.

— Ты что, спятил что ли! Они неживые. Только на могилы и годятся.

— Вот засада! Где же я сейчас найду ей подарок?

— У меня в тумбочки стоит флакон женских духов «Рижская сирень». Матери брал. Можешь заскочить, взять.

На лице Кочетова мелькает странная улыбка, будто нет у меня матери…

— Спасибо, Беркут, выручил. У меня сегодня увольнительная. И я спешу.

— Давай, вперёд! — хлопаю его по плечу.

Чёрт! Так и не понял, есть у меня мать, и кто из родни или как?

— Слушай, Беркут, а тебя чего командир так часто к себе вызывает?

— Нормально вызывает, — коротко отвечаю я. — Ты давай поспеши, а то время тебя не ждет.

Сашка метнулся было в сторону, да вроде как что вспомнил.

— Да иди уже! — машу рукой. — И не опоздай завтра в часть. А то наряд вне очереди влепят.

— У меня Оленька настоящий командир! Отправит меня обратно вовремя. Не сомневайся.

Разворачиваюсь, делаю шаг в сторону столовой.

— Слушай, Беркут, а ведь Маша твоя скоро может тут появиться. Я слышал, её к нам перевести хотят- в медсанчасть.

Застываю на месте. Беру себя в руки и шагаю в сторону столовой.

Ночью приходит приказ…

Быстро собираюсь и спешу на вертолетную площадку.

Лезу в вертушку, теснота и гул давят на уши, уже привычно. Меня бросают, как трофей, в самое жерло — пятнадцать километров до цели. В тыл к врагу.

Ветер закручивает меня, как пушинку, когда прыгаю. Парашют раскрывается резким рывком, и я, замерев, пытаюсь впитать в себя ночное небо, угольно-тёмное и бездонное. Мой взгляд впивается в долину, где где-то там — у самой скалы — ждёт проводник.

Приземляюсь мягко, как обычно. Шум вертушки давно стих, а вокруг — только шелест листьев и мягкий песок, тишина такая, что можно услышать собственное дыхание. Рядом, в тени скалы, стоит Фархад. Вижу его и сразу понимаю — человек опытный, не первый год в этих краях чужаков водит.

Высокий, жилистый, одет в серо-зелёные шаровары и длинную куртку чёрного цвета, напоминающую кафтан. На голове — белый тюрбан, почти сливается с лицом, загорелым и грубым, будто вырезанным из камня. Глаза прищурены, сморщенные в складках, как у тех, кто не привык к компромиссам.

— Салам, — говорит тихо, кивая мне, поднимая руку в приветствии, но без улыбки. Смотрит с оценивающим прищуром, словно разгадывает, на что я способен. — Я Фархад.

— Беркут.

Киваю в ответ и, не теряя