Надо полагать, Хайду и сам осознавал слабость этого довода в пользу законности своих прав на престол, и потому использовал второй, куда более хитроумный и интересный с правовой точки зрения. Он решил апеллировать к Великой Ясе Чингис-хана, заявив, что она содержит положения, дающие ему все основания претендовать на ханский титул – якобы согласно воле Чингис-хана, именно потомки Угедэя должны занимать трон Монгольской империи, соответственно его соперник Хубилай являлся не более чем узурпатором [Wassaf, 1856, S. 126] (см. также: [Караев, 1995, с. 20; Morgan, 1986, р. 170]).

Рискованный шаг Хайду в данном случае объяснялся неопределенностью самого понятия «Великая Яса». В исследовательской литературе считается общепринятым мнение, что под этим термином фигурировал некий свод законов Чингис-хана, принятый в 1206 г. и с тех пор являвшийся основным законодательством Монгольской империи; его положения не могли быть изменены преемниками основателя империи. Однако в свете новейших исследований представляется, что Великая Яса в широком смысле означала общий правопорядок в империи, а в узком смысле – некую совокупность указов и постановлений Чингис-хана и, вероятно, его ближайших преемников, исполнение которых и обеспечивало этот самый правопорядок.[21] Сведения о Ясе как о своде законов («Великой книге Ясы») представлены в трудах средневековых авторов, являвшихся представителями «книжной культуры», в глазах которых такое обширное и могущественное государство как Монгольская империя, не могло управляться на основании разрозненных указов и постановлений. Следовательно, у него должна была быть собственная кодификация; сложное для понимания «немонголами» правовое явление «Великая Яса» вполне подходило на эту роль. Учитывая, что принципы созданного Чингис-ханом правопорядка касались в первую очередь организации системы высшей власти и взаимоотношения между центром и улусами империи, носителями ценностей Ясы были преимущественно потомки Чингис-хана и представители высшей монгольской знати. Соответственно, в глазах рядового населения империи, не слишком сведущего в специфике монгольского имперского права, версия историков выглядела вполне убедительно, а недоступность этих норм для сведения простых подданных монгольских ханов довольно правдоподобно объяснялась «закрытостью» и «секретностью» ее норм для всех, кроме членов «золотого рода» [Juvaini, 1997, р. 25].[22]

Не исключено, что именно на этом решил сыграть Хайду, вероятно, бывший в курсе подобных представлений о Великой Ясе. Для обеспечения своей легитимности в глазах населения империи, принадлежавшего к оседлым народам Китая и особенно Средней Азии, он объявлял, что действует на основе свода законов Чингис-хана. Для кочевого же населения достаточно было того, что Хайду апеллировал к воле основателя Монгольской империи. По-видимому, такие аргументы оказались достаточно убедительны для его приверженцев: в течение 1271–1301 гг. Хайду, признаваемый значительной частью населения Монголии и Чагатайского улуса в ханском достоинстве, вел успешную борьбу сначала с Хубилаем, а затем, после его смерти в 1294 г., – с его преемником Тэмуром, в одном из сражений с войсками которого был ранен и вскоре скончался [Рашид ад-Дин, 1960, с. 13]. Надо сказать, что и его противники не брезговали подобными фальсификациями: например, персидские ильханы, близкие родственники и союзники Хубилая и его преемников, в свою очередь, утверждали, что только потомки Тулуя, имеют право на трон, поскольку именно они наиболее скрупулезно соблюдали все положения Ясы – в отличие от нарушивших их потомков Угедэя (подробнее см.: [Ayalon, 1971, р. 157–159]).

Однако в большей степени Хайду надеялся на поддержку своих претензий на трон не столько на основании ссылок на сфабрикованные им завещание Угедэя и установления Чингис-хана, а на то, что его поддержат (или по меньшей мере не будут противодействовать ему) другие улусные правители, заинтересованные в как можно меньшем контроле своей деятельности из метрополии – будь то Каракорум, Пекин, либо другой монгольский или китайский город, объявленный столицей. Так оно и оказалось: улусные правители предпочитали не принимать сторону ни «монгольского» хана Хайду, ни «китайского» хана Хубилая. Вероятно, именно поэтому некоторые средневековые авторы именуют одновременно ханами или «царями» и Хайду, и Хубилая, не пытаясь при этом делать вывод о большем преимуществе того или другого в правах на трон (см., напр.: [Карши, 2005, с. 123–124; Марко Поло, 1997, с. 353 и след. ]). Также, безусловно, следует принять во внимание, что Хайду и его соперники сражались преимущественно за спорные территории в Монголии: императоры Юань не претендовали на конт роль над родовыми владениями Хайду (улусом Угедэя), как и Хайду не пытался установить контроль над их владениями в Китае.

Если борьба между Хубилаем и Арик-Бугой все еще происходила в рамках общей политики сохранения единства империи, то выступление Хайду против Хубилая фактически положило этой политике конец. Поскольку территории, контролировавшиеся Хайду, блокировали для хана – императора Юань выходы на западные улусы Монгольской империи, он утратил возможность даже номинально их контролировать. Курултай, проведенный владетелями трех западных улусов (Золотой Орды, Чагатайского улуса и улуса Угедэидов) в Таласской долине в 1269 г. стал как бы правовым закреплением фактического изменения отношений между монгольским ханом и улусными владетелями. И Хубилай, надо отдать ему должное, сумел в полной мере осознать изменение политической ситуации, всецело сосредоточив свои политические и военные усилия на востоке владений империи Чингис-хана: в Монголии, Южном Китае, позднее – в Японии, Вьетнаме и Индонезии [Акимбеков, 2011, с. 295, 310–311, 389] (ср.: [Dardess, 1973, р. 7–10]). Остальные же улусы были предоставлены «сами себе», и хотя на рубеже XIII–XIV вв., после смерти Хубилая, была предпринята попытка восстановления Монгольской империи, она возродилась уже на новом уровне – как конфедерация, содруждество независимых государств, в которой императору Юань принадлежало лишь номинальное верховенство (подробнее см.: [Почекаев, 2009а]).

В политическом отношении эти изменения означали, что теперь борьба за власть, ранее шедшая за трон всей Монгольской империи, началась и в улусах. Безусловно, мы не можем утверждать, что пока владения Джучидов, Чагатаидов, Угедэидов и Хулагуидов формально и фактически подчинялись властям из Каракорума, в них не происходило никакой политической борьбы. Различные Чингисиды, поддерживаемые разными влиятельными родоплеменными кланами, и в течение первых трех четвертей XIII в. старались захватить власть в том или ином улусе. Однако, во-первых, они не претендовали на ханский титул, во-вторых, в конечном счете решение о правителе каждого улуса (по крайней мере формально) оставалось за верховным правителем империи.[23] Соответственно, боровшиеся за власть улусные владетели юридически не считались узурпаторами и не имели необходимости задействовать широкий арсенал правовых средств для обоснования своей власти. В изменившейся же ситуации ставки в политической игре существенно возросли: на кону стоял уже ханский трон, и претендентам было необходимо доказывать свои права на него. Однако те правовые средства, которые были актуальны для Монгольской империи – ссылки на волю Чингис-хана и на общеимперские правила наследования, оказывались неактуальными в новых условиях. Во-первых, они перестали вызывать доверие в силу постоянного злоупотребления ими; во-вторых, в новых государствах Чингисидов появилась необходимость адаптировать монгольскую политико-правовую систему к местным традициям государственности и права. Поэтому Чингисиды, считавшие, что власть в том или ином улусе принадлежит им, но не получившие ее законным образом (в результате избрания на курултае), стали изобретать новые правовые обоснования своих претензий.