— Очень любезно с вашей стороны, что вы согласились принять меня так скоро, сэр Фредерик, — сказал Пауэрскорт, чувствуя легкое головокружение — виной тому была висящая на противоположной стене батальная сцена с участием героев гомеровской «Илиады».

— Выпейте-ка лучше шампанского, Пауэрскорт, — гостеприимно приветствовал его хозяин. — Слава Богу, пока его еще можно достать по приемлемой цене.

Пауэрскорт поинтересовался, неужели их будущее в этом отношении действительно находится под угрозой. Сэр Фредерик рассмеялся.

— По этому поводу я могу рассказать вам замечательную историю. Мне поведал ее французский посол — вчера мы с ним вместе ужинали у леди Гроувенор. Вы знакомы с Гроувенорами, Пауэрскорт?

Пауэрскорт с облегчением сообщил председателю, что, подобно большинству представителей лондонского высшего общества, Гроувеноры приходятся дальней родней его жене.

— Это все американцы, — продолжал Ламберт, прихлебывая из своего бокала. — Американские миллионеры, которые владеют всеми банками, железными дорогами и пароходными компаниями. Один из них, малый по фамилии Граубман, приехал в Париж и начал скупать скульптуры, картины и гобелены, чтобы увезти их с собой в Уэстчестер, или где он там живет. Говорят, он даже обратился к французскому правительству с предложением уступить ему Лувр. Ну так вот, как-то на приеме один торговец-француз угостил его отличным шампанским. Граубман спросил, где его производят. Торговец достает карту и показывает. «Ага, — говорит Граубман, — местечко-то совсем крохотное. Его можно было бы запихать целиком в самый дальний уголок Нью-Гемпшира!» Американский посол сказал, что Граубману принадлежит довольно-таки порядочный кусок этого самого Нью-Гемпшира. Так он решил отхватить еще кусок — на шампанском. Купить земли, где его делают, и взвинтить цены. По словам посла, он вынул записную книжку и принялся что-то подсчитывать. Спросил у торговца, сколько бутылок шампанского продают ежегодно. Потом — сколько за него выручают. «Послушайте, — говорит он торговцу. — В моей стране цены диктует собственник. Если ты владеешь всей сталью, можешь брать за нее столько, сколько тебе вздумается. Почему бы не провернуть то же самое и с вашим шампанским? Я уверен, что после того, как мы скупим все виноградники, его производство будет обходиться нам дешевле, чем сейчас. Зачем, например, в нем столько пузырьков? По моим расчетам, — тут он уже строчил как сумасшедший, — это будет приносить нам по нескольку миллионов в год, а то и больше».

Пауэрскорт улыбнулся.

— И что же его остановило, сэр Фредерик? — спросил он.

Ламберт прикончил свое шампанское и налил еще.

— Нас спасли цифры, Пауэрскорт. Этот американец уже собрался было заказывать экстренный поезд, чтобы ехать со своими помощниками прямиком к виноделам, но тут собеседник предупредил его, что им придется вести переговоры с шестнадцатью тысячами разных владельцев. Поначалу это его вроде бы не смутило. Он вспомнил о куче мелких производителей стали, которых проглотил с потрохами на своем пути к славе и богатству. Но потом, по словам посла, он вдруг помрачнел. «Шестнадцать тысяч французских крестьян, — будто бы сказал он. — И у некоторых, должно быть, по одной-единственной виноградной лозе. Я скупил больше трехсот производителей стали по всей Америке. Но шестнадцать тысяч — это слишком много. Да еще французов! Имейте в виду, я все равно считаю, что это возможно. Когда-нибудь, в один прекрасный день, найдется человек, которому это окажется по плечу. Конечно, ему не обойтись без настоящей американской смекалки и деловой хватки. Комплексное управление — вот что здесь нужно. Контроль над всей цепочкой, от сбора винограда до розлива продукта по бутылкам, доставки их на места продажи. Да что говорить — тут есть где развернуться!» — Сэр Фредерик от души рассмеялся над своей собственной историей. — Ну а теперь к делу, Пауэрскорт. Вы написали мне, что хотите поговорить об этом бедняге, Кристофере Монтегю. Какой печальный конец для парня, подававшего такие надежды!

Пауэрскорт решил, что лесть — самое удобное средство для того, чтобы завязать доверительную беседу.

— Сэр Фредерик, — начал он, — вы находитесь на самой вершине лондонского мира искусства. Такая выгодная позиция в сочетании с вашим богатейшим опытом, должно быть, позволяют вам лучше любого другого британца знать, что происходит в этом мире. — Он постарался изобразить на лице подкупающую улыбку. — Близкие Кристофера Монтегю попросили меня расследовать это убийство. На данном этапе у меня нет абсолютно никакого представления о том, что могло послужить причиной его гибели. Я не знаю, где кроется разгадка — в обстоятельствах его личной жизни или профессиональной деятельности. Никто лучше вас не сможет объяснить мне, чем именно он занимался на своем поприще.

Сэр Фредерик устремил долгий взгляд на одну из своих картин. Гектора, привязанного к колеснице, тащили вдоль стен Трои. За ним, в пыли, тянулся кровавый красно-коричневый след.

— Я видел молодого Монтегю на открытии Венецианской выставки в Галерее Декурси и Пайпера. Тогда он, похоже, отлично себя чувствовал. Спросил у меня, где удобней всего остановиться во Флоренции. Скоро должна была выйти в свет его книга. Она посвящена художникам Северной Италии и продолжает его труд об истоках Возрождения.

— Не знаете ли вы случайно, над чем он работал перед смертью? — спросил Пауэрскорт. — Этого мне не смогла сказать даже его сестра.

— Боюсь, что не знаю ответа на ваш вопрос, — покачал головой сэр Фредерик.

— Он был талантливым ученым? Что вы думаете о его работе? — спросил Пауэрскорт.

Прежде чем ответить, сэр Фредерик помедлил.

— В нашей профессии не принято хвалить молодежь, — наконец ответил он. — Обычно старики считают, что юнцы стремятся разрушить их репутацию, взять над ними верх, как молодые олени, нападающие на вожака стада. Но Кристофер Монтегю был хорош. Очень хорош, поверьте. Думаю, у него были шансы сделаться самым прославленным искусствоведом своего поколения. Мир искусства понемногу расширяется. Все больше и больше людей хотят знать о нем. А Монтегю писал книги не только для специалистов, но и для образованной публики вообще.

— Но ведь не могло же это стать причиной его смерти! — сказал Пауэрскорт. — Разве кого-нибудь когда-нибудь убивали за то, что он мог стать первым ученым своей эпохи?

Сэр Фредерик снова откликнулся не сразу. Он пристально посмотрел в лицо Пауэрскорту.

— Да, — ответил он спустя полминуты, — пожалуй, вы правы. Так оно кажется на первый взгляд. Наверное, лондонский мир искусства лучше всего представлять себе как шедевр высокого Ренессанса. Вас завораживают драматичность сюжета, великолепная палитра, блестящая проработка отдельных персонажей и композиции. Но редкий зритель задумывается о том, сколько времени потрачено художником на создание этой иллюзии, — а ведь на это уходят целые месяцы, если не годы.

Сэр Фредерик извлек с полки за своей спиной маленький томик. Перелистав его страницы, он нашел место, которое искал.

— Вот что писал Дюрер своему другу Якобу Геллеру об одной из своих картин. «И когда я приеду к тебе — через год, или два, или три, — картину надо будет снять со стены и проверить, высохла ли она. Если да, то я покрою ее новым слоем особого лака, который никто, кроме меня, готовить не умеет, и это добавит ей еще сотню лет жизни. Но не позволяй никому делать это за меня. У всех остальных художников лак желтый, и он загубит картину. А если вещь, над которой я трудился больше года, будет испорчена, я очень огорчусь». — Сэр Фредерик снял очки. — Видите, какая забота, какое внимание — и все ради того, чтобы поддержать иллюзию! Когда-то Тициан вернулся из Венеции в Феррару — а в те годы это было серьезное путешествие, — чтобы поправить последний слой лака на своем полотне «Вакх и Ариадна», которое теперь висит в нашей Национальной галерее. Деятели мира искусства — реставраторы, торговцы, хранители музеев — любят казаться такими же безупречными, как эти произведения. Прекрасные манеры, костюм с иголочки — короче говоря, иллюзия совершенства. Они словно надеются, что отблеск славы великих творцов ляжет и на них. Однако внутри все по-другому. Под внешним великолепием, под яркими красками и лаком скрывается совсем иной мир. Давным-давно, когда художники еще сами смешивали краски, а не покупали их в магазине, они старались изо всех сил и порой изобретали краску, которой еще никто никогда не пользовался. Но результат мог оказаться плачевным. Воздух, пыль, вся окружающая атмосфера портили картину, и лет через тридцать — сорок от нее оставался один только голый холст. Изображение исчезало, как улыбка чеширского кота. Поэтому вам, новичку в мире искусства, я настоятельно советую не забывать слов Горация: caveat emptor, что означает «берегись, покупатель». Здесь все не такое, каким кажется.