получить оные. Я, по несчастию, имею весьма много начатых работ: списываю старые грамоты, из Польши полученные[85], сочиняю биографии[86] и проч. Но мой проклятый процесс в Сенате отвлекает меня от дела и убивает утро. Вечером приятели не дают покою, и так время летит, а работа лежит. Что делать? Иначе нельзя.

Между тем я повторяю мои прежние уверения в истинном моем к вам почтении, благодарности и уважении, с коими пребуду навсегда, милостивый государь, вашим покорным слугою Ф. Булгарин.

3 мая 1823. СПетербург

11. К. Ф. Калайдович Ф. В. Булгарину

Милостивый государь Фаддей Венедиктович!

Вручитель сего Павел Михайлович Строев, чиновник здешнего Архива Государственной коллегии старых дел, известный своими историческими трудами, по препоручению нашего Общества[87] отправляется для обозрения Новгородской Софийской библиотеки. Он несколько времени пробудет в Петербурге для сношений по сему предмету с духовным начальством. Примите его как заезжего гостя и моего давнишнего приятеля в ваше дружеское расположение.

При сем случае вместе со всеми любителями приятного и наставительного чтения приношу и мою благодарность за ваши «Литературные листки», которыми вы дарите нас в придачу к «Северному архиву». Я всегда читаю журнал ваш с особенным удовольствием. В одном из нумеров (13, стр. 22) вы обещаете изыскать, в каком именно году изданы были медицинские регулы о лечительных водах, сысканных в Липецке[88]. Туманский отыскал сии же самые правила, данные на имя коменданта олонецкого Геннинга на Петровских заводах марта 1, 1719 года за собственноручным надписанием Петра Великого, помещая все 13 пунктов в том самом виде, в каком они у вас напечатаны. Собр[ание] запис[ок] о жизни Петра Великого. Ч. IX. Стр. 202–208[89]. Несходство состоит в перемене некоторых слов и в недостающем пред правилами указе г. Геннингу. Одни и те же врачебные наставления при употреблении вод олонецких и липецких кажутся мне сомнительными: достоверность вашей бумаги может только утвердиться при виде самого подлинника.

Предлагая замеченное мною обстоятельство на ваше рассуждение, честь имею быть с истинным к вам почтением, вашим, м[илостивый] г[осударь, покорным слугою]

Москва. 1 августа 1823

12. Ф. В. Булгарин К. Ф. Калайдовичу

Милостивый государь Константин Федорович

По множеству разнородных занятий я не успел поныне отвечать на благосклонное ваше письмо. Благодарю за память обо мне и прошу помнить о сиром и беспомощном «Архиве», который давно ожидает вашего имени[90]. С графом Федором Андреевичем[91] я познакомился и пользуюсь его милостивым расположением. Хочу просить на время перечитать «Историю русского театра» г. Малиновского для справок единственно, в чем и к вам прибегну[92].

Не забывайте меня и почтите иногда грамоткою, чем принесете истинное удовольствие с истинным высокопочитанием и преданностью пребывающему, милостивый государь, вашему покорному слуге Ф. Булгарину.

29 марта 1824. СПетербург

13. К. Ф. Калайдович Ф. В. Булгарину

М[илостивый] г[осударь] Фаддей Венедиктович!

Пользуясь свободными минутами после утомительных коррект[ур] «Ексарха Болгарского»[93], благодарю за приветливое письмо ваше и спешу препроводить экземпляр Лаврентьевской летописи[94] для вашей библиотеки, с покорнейшею просьбою вручить другой Н. И. Гречу при свидании с выражением моего истинного почтения.

Я просил П. И. Кеппена заверить вас, что всегда получаю «Сев[ерный] арх[ив]», с особенным удовольствием его читаю и готовлю статейку о возвращении в Россию праправнука Курбского; не я, а обстоятельства виною, что до сих пор не могу кончить.

С совершенным почтением честь имею быть вашим, м[илостивый] г[осударь], покорнейшим слугою.

3 июня 1824

14. К. Ф. Калайдович Ф. В. Булгарину

Посылаю «Ексарха Болгарского» для вашей библиотеки и статейку для «Северного архива»[95]. Понравится – напечатайте, не понравится – возвратите пребывающему к вам с истинным почтением вашему, м[илостивый] г[осударь], покорному слуге.

14 сентября 1824

Письма А. О. Корниловичу

Александр Осипович Корнилович (1800–1834) – историк, писатель, декабрист, близкий знакомый Булгарина. В Петербург приехал в 1820 г., служил сначала в канцелярии генерал-квартирмейстера Главного штаба, в 1821 г. был переведен в Гвардейский Генеральный штаб. В 1822 г. за отличие по службе произведен в штабс-капитаны; преподавал статистику и географию в Корпусе военных топографов и в Петербургском училище колонновожатых (1823–1825). В 1822–1825 гг. Корнилович помогал Булгарину в редакционной работе по «Северному архиву», поместил в журнале много своих статей, публикаций, рецензий и переводов. После восстания декабристов был арестован и по суду приговорен к каторге на 15 лет с последующим поселением в Сибири навечно. Записка Булгарина в III отделение о связях Корниловича с австрийским посольством (в период его работы в секретных архивах Коллегии иностранных дел) послужила причиной возвращения Корниловича в 1828 г. в Петербург, где он был заключен в Петропавловскую крепость, откуда в 1832 г. отправлен рядовым на Кавказ.

1

Любезный Корнилович!

Я нахожусь в самом затруднительном положении. 1-й номер на 1823 год уже в печати, а статистики нет[96]! – В надежде на тебя я не работал, и теперь Бог знает, чем кончится история «Сев[ерного] архива». Я бегал два дни по городу, и нигде нет Грамот[97] – нельзя ли забежать в Публ[ичную] библиотеку.

Спаси меня!

Твой друг Булгарин

8 декабря 1822[98]

2

Суббота, 11 ч. вечера[99]

Ты меня совершенно расстроил не только на сегодняшний день, но и надолго. Я не знал, что ты такая недотрога, и не думал обижать тебя, смеявшись на суету твоего богомолья. Я чувствую, что с моим характером мне вовсе не надобно ходить в компании молодых людей, где в старые годы шутили и подшучивали друг над другом, смеялись и не сердились. Ты напрасно сравнивал себя и свое положение со сценою, бывшею между мною и Гречем. Греч, прихвастывая насчет моих сочинений, утверждал клевету моих врагов, что все лучшее у меня написано Гречем. Тебе же известно, что Греч кроме ѣ и запятых ничего не поправляет, как было и с твоим переводом истории[100]. Следовательно, у меня вышло дело чести и репутация. А твое богомолье с первого взгляда принято за шутку, ибо всякий мальчик имеет довольно ума, чтоб рассудить, что ни ты, ни Гладков[101] не могут говеть в армянской, католической и русской церквах[102]. Разве вы все и ты не шутили насчет моих знакомств с Руничем, Магницким, Милорадовичем[103]? Разве я сердился? (Это)[104] говорят и на улицах, а я смеюсь, уверен будучи, что меня никто из знакомых не почтет шпионом или наушником. Даю формальную клятву никогда, никак не шутить с тобою, и буду держаться с тобою твоего собственного правила, чтобы не