– с баром у стены и четырнадцатифутовым обеденным столом в центре, вокруг которого была расставлена дюжина капитанских кресел[7] с мягкой обивкой. Тут также имелись сложенный из галечника камин и окно. Зайдя за барную стойку, Бьюкенен водрузил на лакированную деревянную столешницу бутыль «Гленливета» и содовую воду. К ним он добавил, вынув из-под стойки, пять стаканов стекольной мануфактуры «Стойбен» и наполнил серебряное ведерко ледяной стружкой из ящика.

– Я называю это помещение своей послеоперационной палатой, – признался Серене доктор Чейни. – Сами видите, оно неплохо оснащено всеми вариациями алкогольных напитков, что я нахожу вполне достаточным для нужд медицины.

– Другая послеоперационная палата доктору Чейни без надобности, ведь пациенты нашего доброго доктора редко выкарабкиваются, – отметил Бьюкенен из-за стойки бара. – Предпочтения этих прохвостов мне известны, но что налить вам, миссис Пембертон?

– То же самое.

Все уселись, не считая Бьюкенена. Серена изучила столешницу, проведя пальцами левой руки по ее поверхности, и уважительно заключила:

– Цельный срез каштана. Дерево срубили где-то неподалеку?

– В этой самой долине, – подтвердил Бьюкенен. – Сто двенадцать футов вышиной. Крупнее мы пока не встречали.

Оторвав взгляд от стола, Серена огляделась вокруг.

– Боюсь, наш салон довольно аскетичен, миссис Пембертон, – извиняющимся тоном произнес Уилки, – но удобен и в своем роде даже уютен, особенно зимой. Надеемся, вы станете трапезничать здесь вечерами, как привыкли поступать мы вчетвером до вашего приезда.

Все еще осматриваясь, Серена согласно кивнула.

– Превосходно, – обрадовался доктор Чейни. – Женский шарм хоть немного скрасит эту унылую обстановку.

Бьюкенен негромко заговорил, передавая Серене ее напиток:

– Пембертон рассказал мне о прискорбной гибели ваших родителей во время эпидемии испанки восемнадцатого года. Но есть ли у вас братья или сестры?

– У меня были брат и две сестры. Все они тоже умерли.

– Из-за эпидемии? – уточнил Уилки.

– Да.

Его усы чуть дрогнули, а слезящиеся глаза потемнели от печали.

– Сколько же вам тогда было, моя дорогая?

– Шестнадцать.

– Я тоже потерял близкого человека в ту эпидемию, свою младшую сестру, – сообщил Уилки Серене, – но расстаться со всей семьей, да еще в таком юном возрасте… Просто не могу себе представить.

– Я сочувствую утратам, но рад, что вам повезло больше. Вся ваша удача теперь на нашей стороне, – пошутил доктор Чейни.

– Это было нечто большее, чем просто везение, – возразила Серена. – Врач сам так сказал.

– Чему же тогда мой коллега-целитель приписал вашу живучесть?

Серена вперила в Чейни прямой взгляд; ее глаза были так же холодны, как и ее тон.

– Он посчитал, что я просто-напросто отказалась умирать.

Доктор Чейни медленно склонил голову, словно бы пытаясь заглянуть под стол, потом пытливо уставился на Серену; густые брови приподнялись на пару секунд, затем опустились. Бьюкенен перенес на стол остальные напитки и тоже уселся. Подняв свой стакан, Пембертон улыбнулся, разряжая сгустившуюся обстановку:

– Выпьем за очередную победу руководства над работниками физического труда!

– Я тоже поднимаю тост за вас, миссис Пембертон, – сказал доктор Чейни. – Сама природа прекрасного пола ограничивает способности к аналитике, скорее свойственные мужчинам, но вам каким-то чудом удалось компенсировать этот недостаток.

Лицо Серены чуть напряглось, но возникшее раздражение столь же быстро исчезло: она смахнула его прочь, словно непокорную прядку волос.

– Муж говорил мне, что вы родом из этих самых гор, из местечка, которое зовется Уайлд-Хог, – обратилась она к Чейни. – Очевидно, ваши воззрения на природу моего пола сложились под влиянием распустех, в обществе которых вы росли, но, смею заверить, женская натура куда многообразнее, чем подсказывает ваш ограниченный опыт.

Словно подтянутые рыболовными крючками, уголки рта доктора Чейни поползли вверх, кривясь в кислой улыбке.

– Ей-богу, твоя невеста даже дерзит остроумно, – пробурчал Уилки, поднимая свой стакан, чтобы выпить за Пембертона. – Отныне в нашем лагере можно будет забыть о скуке.

Бьюкенен принес бутыль виски и поставил ее на стол.

– Вы прежде бывали в этих краях, миссис Пембертон? – спросил он.

– Нет, не доводилось.

– Как вы успели заметить, мы пребываем здесь в некой изоляции…

– В «некой»? – возмутился Уилки. – Временами у меня возникает такое чувство, будто меня сослали на Луну!

– До Эшвилла всего-то полсотни миль, – возразил Бьюкенен. – И в нем имеется своя сельская прелесть…

– Вот уж действительно, – вставил доктор Чейни. – Включая несколько туберкулезных санаториев.

– Вы, несомненно, слышали о поместье Джорджа Вандербильта, – не уступал Бьюкенен, – которое также расположено в той стороне?

– Билтмор действительно впечатляет, – согласился Уилки. – Настоящий французский замок, миссис Пембертон. Чтобы спроектировать ландшафтные работы, из Бруклина специально приезжал Олмстед[8] собственной персоной. Сейчас там живет дочь Вандербильта Корнелия со своим мужем-британцем по фамилии Сесил. Я гощу у них от случая к случаю. Весьма приятная компания.

Уилки сделал паузу, чтобы опорожнить свой стакан и поставить его на стол. Щеки у него румянились от выпитого, но Пембертон ясно видел, что именно присутствие Серены делает его делового партнера словоохотливее обычного.

– Сегодня я услышал фразу, достойную твоих заметок, Бьюкенен, – продолжал Уилки. – Двое рабочих у пруда, обсуждая какую-то драку, упомянули, что один боец «оперил» другого. Подразумевая, очевидно, нанесение значительного урона.

Бьюкенен достал из внутреннего кармана пиджака перьевую авторучку и блокнот в черном кожаном переплете, где прилежно вывел на странице: «оперить» – и сопроводил слово вопросительным знаком. Подув на чернила, захлопнул блокнот.

– Сомневаюсь все же, чтобы выражение восходило к Британским островам, – сдвинул брови исследователь диалекта. – Вероятно, мы имеем дело лишь с просторечием, как-то связанным с петушиными боями…

– Кому это доподлинно известно, так это Кепхарту, – оживился Уилки. – Вы слыхали о таком, миссис Пембертон, о местном Торо[9]? Наш Бьюкенен – большой поклонник его творчества, пускай именно Кепхарт и стоит за всей этой бессмыслицей с национальным парком.

– Я видела его книги в витрине лавки клуба Гролье[10], – кивнула Серена. – Как вы можете вообразить, там проявили живейший интерес к выпускнику Гарварда, обратившемуся в некое подобие Натти Бампо[11].

– Он же бывший библиотекарь из Сент-Луиса, – добавил Уилки.

– Библиотекарь и писатель, – согласилась Серена, – который настроен тем не менее помешать нам добыть то самое сырье, из которого как раз и делаются книги.

Прикончив вторую порцию виски, Пембертон почувствовал, как алкоголь плавно опускается по пищеводу, своим теплым свечением усиливая довольство организма. Он никак не мог отделаться от всеохватного ощущения восторга: женщина, о существовании которой он даже не подозревал три месяца тому назад, покидая эту долину, стала теперь его женой. Пембертон положил правую ладонь на колено Серены и ничуть не удивился, когда ее левая рука легла в ответ ему на колено. Склонившись к нему, жена ненадолго задержала голову в уютной ложбинке между его шеей и плечом. Пембертон напряг