Хукка пробурчал что-то малоразличимое.

– Может статься, – были его слова, – что этот путешественник представляет для нас больший интерес, чем его побасенки.

Доминго Нуниш не понимал, как ему следует поступить, и в некотором замешательстве стал рассказывать о своих странствиях в землях, где живут каннибалы-антропофаги и люди, у которых голова растет из плеч вниз. Хукка поднял руку, чтобы остановить его.

– Расскажи нам лучше, – велел он, – о людях с неестественно бледными лицами, о белых европейцах, о розовых от пьянства англичанах и об их коварном вероломстве.

Нуниш встревожился.

– Разумеется, – ответил он, – среди европейцев свирепость французов может превзойти только жестокость голландцев. Англичане же пока сильно отстают, но лично я предполагаю – хотя большинство моих соотечественников с этим не согласится, – что в результате они могут оказаться хуже всех вместе взятых, и половина карты мира может окраситься в розовый. Однако мы, португальцы – народ надежный и достойный. И генуэзские купцы, и арабские торговцы, не сговариваясь, расскажут вам о нашей порядочности. А мы к тому же еще и мечтатели. Вообразили, к примеру, что наш мир круглый, и теперь мечтаем проплыть вокруг света. Думая о мысе Африка, мы вообразили северо-западный морской путь и предполагаем, что на западе Южных Морей могут существовать неизвестные континенты. Мы больше всех на земле любим приключения, но, что отличает нас от менее значимых народов, держим обещания и вовремя платим по счетам.

Как и его новорожденные подданные, Хукка Райя I все еще привыкал к своей новой инкарнации. В своей насыщенной событиями жизни он уже испытал несколько метаморфоз. На смену бесхитростной неспешной жизни пастуха коров пришла армейская дисциплина солдата, а после – пленного солдата, которого принуждают сменить религию, а значит, и имя; после побега он сбросил фальшивую кожу религиозного обращенца, а также обличье и привычки солдата, и пережил превращение во что-то близкое его первоначальной пастушеской сути – по крайней мере в крестьянина, озабоченного поисками новой жизни. Когда он был ребенком, одним из его заветных желаний было, чтобы мир никогда не менялся, чтобы ему всегда было девять и мама с папой всегда подходили к нему, распахивая руки, чтобы обнять, однако жизнь преподнесла ему великий урок, урок изменчивости. Сейчас, когда ему был дарован трон, на котором он сидел, он понял, что к нему вернулась детская мечта об отсутствии перемен. Он хотел, чтобы эта обстановка, этот тронный зал, эти охраняющие его женщины, эта роскошная мебель каким-то образом были вынуты из изменчивого мира и перенесены в вечность, но до того, как это случится, он должен жениться на своей царице; ему нужна была Пампа Кампана, чтобы она приняла его и с гирляндой на шее сидела подле, пока простые люди возносят их союз, и как только это произойдет, времени можно будет остановиться, Хукка сам сумеет остановить его мановением своего царского скипетра, да и Пампа Кампана, наверное, сумеет это сделать, ведь она сумела дать жизнь целому миру, имея всего лишь мешок семян и проведя несколько дней за шептанием, а значит, сможет и закольцевать его, превратить в магическую гирлянду, чья власть сильнее хода календаря, и так в счастье они будут жить вечно.

Приезд чужеземца и новость о том, что Пампа Кампана испытывает к нему интерес, грубо пробудили новоиспеченного правителя от этого сна. Хукка уже представлял себе голову чужеземца срубленной с плеч долой и набитой соломой, и единственной причиной, по которой он воздержался от того, чтобы немедленно казнить чужака, была вероятность, что Пампе Кампане категорически не понравится такое развитие событий. Тем не менее Хукка продолжил рассматривать тонкую аристократичную шею Доминго Нуниша, испытывая при этом своего рода летальное желание. – Что ж, значит, нам повезло, – заявил он с жестоким сарказмом, – что сегодня к нам пожаловал утонченный и прекрасный португальский джентльмен, серебряноязыкий чаровник, а не какой-нибудь из варваров, француз или голландец, или примитивный розовый англичанин.

Не успел Доминго Нуниш и слова сказать, как правитель жестом руки отправил его прочь, и две вооруженные женщины препроводили его с монарших глаз долой. Выйдя из тронного зала, Доминго Нуниш осознал, что его жизнь находится в опасности, понял, что, по всей видимости, это как-то связано с его встречей с женщиной-шептуньей, и тут же задумался о побеге. Однако – так уж сложилась жизнь – он так никуда и не уехал в последующие двадцать лет.

Когда Пампа Кампана наконец очнулась после девяти долгих дней и ночей своего волшебства, то не была уверена, что привидевшийся ей рыжеволосый зеленоглазый бог существует на самом деле и не был плодом ее, скажем так, девических фантазий. Когда никто во дворце не смог ответить на ее вопрос, она засомневалась еще сильнее. Но ей пришлось на время забыть о собственной озабоченности, чтобы сообщить новость, которую Хукка и Букка ждали с момента, когда спустились с горы в город людей с пустыми глазами. Она застала царевичей пытающимися развлечь себя игрой в шахматы, игрой, которой ни один из них полностью не владел, поскольку оба переоценивали значимость ладьи и коня, но, будучи мужчинами, недооценивали королеву.

– Дело сделано, – без лишних церемоний прервала она их любительские потуги, – каждый знает свою историю. Теперь город по-настоящему жив.

Снаружи на главной рыночной улице можно было легко увидеть подтверждение ее слов. Женщины приветствовали друг друга как старые знакомые, влюбленные покупали друг для друга любимые лакомства, кузнецы подковывали коней для хозяев, которым – как они думали – служили уже много лет, бабушки рассказывали внукам семейные истории – истории, охватывавшие жизни не меньше, чем трех поколений, – давным-давно поссорившиеся мужчины приходили друг к другу в надежде положить конец вражде. Характер этого нового города сформировался во многом благодаря воспоминаниям Пампы Кампаны – она более не сдерживала их внутри – о том, чему ее учила мать. По всему городу женщины занимались тем, что во всей оставшейся стране считалось бы неподобающим для них делом. Вот юридическая контора, в ней полно женщин-адвокатов и женщин-клерков, а здесь можно увидеть, как сильные женщины-грузчики таскают с пришвартованных в речных доках барж грузы на берег. Женщины следили за порядком на улицах, переписывали тексты, вырывали зубы и отбивали на барабанчиках-мридангах ритм танцевавшим на площади мужчинам. И никому это не казалось диким. Город цвел богатством своего вымысла, историями, что Пампа Кампана нашептала в уши его жителям, – историями, чья выдуманная природа канула далеко на дно и оказалась навсегда погребена там под шумными ритмами нового дня; окружавшие город стены неприступной