– Ничего, Анатолий Васильевич, я привыкла. Они ж там… выражаются.

– Я им повыражаюсь! Я им скальпы с задниц поснимаю. Я им всем эпиляцию газонокосилкой буду делать. Медленно. Чуть что – сигнализируй.

Сигнализировать не приходилось. До автоминетов и ягодичных скальпов дело так и не дошло. Ребята понимали, что к чему, за место держались. Со мной обращались хорошо.

Жизнь шла вроде бы нормально. Хотя «жизни», в настоящем понимании этого странного слова, в общем-то и не было. Личной… или как это называется?.. Склад, разъезды по району, опять склад. Рынки, грузчики, накладные… По двенадцать – четырнадцать часов в сутки. В редкие выходные – двадцать часов мертвого сна. Единственным проблеском этой самой «жизни» были посиделки с Ленкой, которая тоже крутилась как белочка больная.

Где-то раз в две недели мы находили-таки вечер и встречались. Как правило, у меня. Мы брали хорошего пива, хороших продуктов и сидели чуть ли не до утра. Пили, ели и говорили, говорили, говорили.

В отличие от меня Ленка меняла мужиков с периодичностью здоровой менструации. Ну, может быть, несколько реже.

– Понимаешь, Дусь, – говорила Ленка, густо намазывая вареную сгущенку на лаваш. – Мы с тобой в этом смысле что-то вроде грибников. Только, Дусь, грибники бывают разные. Ты, скажем, ходишь по лесу и ищешь белый гриб. И чтоб он был большой и совсем-совсем не червивый. Чтоб шляпка от Хьюга Босс, а ножка, в смысле, штаны – от Бриони. И интеллект – как у Ленина, до того, как он сифилитиком стал, конечно. И чувство юмора, как у Райкина с Никулиным. И вообще… Ходишь, ходишь… Вокруг всякие сыроежки пьющие, опята с комплексами… А тебе они на фиг все не нужны. Правильно я говорю? Ты даже подберезовики не берешь. Потому что он, видишь ты, с лысиной. А я вижу сыроежку – цап ее! – и сожру. Увижу опенок – хвать его! – и на сковородку. Ну, пьет, ну, с комплексами. С лысиной, глупый, даже туповат слегка… Ну и что? Мне ж с ним детей не растить. Поиграли в лошадок – и пошел ты на фиг. Или: мы с тобой типа рыбаков. Мой нынешний этот…дауненок…

– Филя-то?

– Филя. Он – рыбак. Понимаешь? Он, видишь ты, рыбу любит ловить. Сидит и ловит. Если маленькая попадается – он ее гордо обратно в пучину вод выкидывает. Ему нужна Большая Рыба. Понимаешь? Как Хемингуэю. «Старик и море» читала? Ну и вот. Самая-Большая-Рыба-В-Реке ему нужна. И вот он сидит и, как коала в нирване, ее месяцами ловит. Репу на поплавок навел и сидит. Думаешь, хоть раз он ее поймал? Не-а. Ни разу! И не поймает никогда. Вот и ты тоже так, извини за сравнение. То есть я не хочу сказать, что не поймаешь, я, Дусюк…

– Да нет, Ленок… Не в лысине дело… Бывают и с лысиной ничего. Но ведь они ж на меня…

– Хочешь сказать – не смотрят? А что, на меня смотрят? Да они ни на кого не смотрят. У них у всех перманентное похмелье на фоне кризиса среднего простатита. А мы с тобой вообще, можно сказать, красавицы. Сто двадцать – сто двадцать – сто двадцать. Мечта грузина. А эти… Чтоб он на тебя, Дуся, посмотрел, ты должна его властно взять за грудки – одной рукой. Вот так, – Ленка крепко взяла в воздухе воображаемые грудки. – А другой – взять его за его глупую морду, тоже властно, и повернуть в свою сторону. Вот так. Понимаешь? А ведь он еще будет сопротивляться, башкой вертеть, глаза закрывать. А ты ему глаза-то открывай пальцами, открывай… И лыбу делай… Такую… приветливо-угрожающую. А уж потом, когда он устанет дергаться, веди его в лошадок играть.

– Да неинтересно мне, Ленок, в лошадок твоих… Не в лошадках ведь дело-то.

– Это ты зря, – назидательно говорила Ленка, кусая от лаваша. – И в лошадках тоже дело. Лошадки, во-первых, полезны для здоровья. А во-вторых…

Она не торопясь, по-хозяйски дожевала остаток лаваша.

– А во-вторых, это держит в тонусе. Себя уважаешь. Вот что главное. Захотела – добилась. Знаешь, после третьих-четвертых лошадок он уже начинает сам к тебе тянуться. Как октябренок – к знаниям. Глупости заодно всякие говорить. Типа ревновать и так далее. Привыкает. Говорит: «булочка моя». Или: «сисепопочка моя». Черт-те что городит. А это – уже неинтересно. По большому-то счету. Нет, конечно, если вдруг хороший человек потянется, – можно и самой привыкнуть. Я – за. Но чтоб такой попался – надо же пробовать. Работать надо. Методом проб и ошибок. Под лежачий камень… Сама знаешь. Семь раз пое…сь, один – поженись… В смысле – выйди замуж.

Я вздохнула.

– Не бойся ты, Дусеныш. Все у тебя будет хорошо, – улыбнулась Ленка, намазывая клубничный джем на плюшку. – Придет к тебе твой принц. Красивый, как хрен его знает что. И роковой, как попа носорога. Никуда он не денется. Подожди немного. А если не придет, я тебе его сама найду. Возьму за ухо или еще за что-нибудь, что крупнее, – и приведу. Сейчас мы с тобой немного денег поднакопим, оперимся. Съездим – отдохнем. А потом… Все, Дусюк, будет у нас с тобой славно. На тебе плюшечку. Ешь, Дусюк. Ешь и ни о чем не парься. Я с тобой.

Мы немного оперились. Съездили в Турцию. Ясное дело, в Анталию. Хорошо отдохнули. Господи, море!.. Я его один раз только в детстве видела. Когда мама меня на последние средства отправила в Крым, в Евпаторию. В пионерлагерь, помню, «Родничок».

В Анталии Ленка сразу нарыла себе турка. Вернее, двух. Один был платный, другой – бесплатный… Как бы… Нет. Вернее, так: первый просто и честно брал деньги за оказанные услуги. С этим Ленка дня три покувыркалась, а потом распрощалась.

– Он пахнет как-то… – морщилась Ленка. – Ацетон – не ацетон. Деготь – не деготь. В общем – г…но запах. Хотя и дезодорантится, бабуин чертов. Да ну его! Волосатый весь, как ризеншнауцер. И дорого берет – сотню баксов за сутки. А реального толку – как от трамвая адреналину.

Второй турок денег не брал: он стал резко играть в любовь. Сразу. Высказывать чувства. Ворожить глазами. Держать паузы. Брать за ручку. А заодно – расспрашивать про бизнес, про то, где Ленка живет и так далее. Ленка забросила поганку, что живет в Москве и что держит турфирму. На четвертый день он сделал Ленке предложение. Сделав предложение и получив ответ: «Я не против, но посмотрим», – он еще через день завел турецкую народную песню о главном, а именно, что он хочет немедленно, то есть через месяц, сыграть свадьбу. Потому что любовь у него такая, что терпеть нельзя. Типа поноса. Но сейчас ему нужно расплатиться