– Ты у нас самый умный, Малек. Мы тебе поручаем это дело.

Мальков заморгал глазами за стеклами очков, так что даже стекла запотели. И запыхтел изо всех своих силенок:

– И найду!

Но нашел этого Миколу не Малек, а я. Правда, совершенно случайно.

Грушевый отвар, видно, еще не сработал, и я оказался самым ранним утром в укромном местечке на дне оврага. Поднимаясь наверх, пробираясь среди росистых кустов и голосистых соловьев, я вдруг услышал прямо над собой сердитый разговор взрослых людей. Мне стало интересно. Я ползком, стараясь не касаться ветвей, подобрался повыше и выглянул.

На краю оврага стоял «чоловик» Атаков. Одной рукой он держал повод лошади, а в другой руке у него был хлыстик, которым он нетерпеливо похлопывал себя по сапогу. Напротив него какой-то дядька, прижав к груди руки, жалобно, но с ноткой злобы в голосе верещал:

– Да ты что, Сашок? Шел мимо, на родник ходил за водичкой, смотрю, твои батраки от жажды высыхают. Ну я их и напоил.

Атаков молчал, но все чаще ударял себя хлыстиком по сапогу. Мне почему-то показалось, что этому хлысту он хочет дать совсем другую работу.

– А маскарад зачем? Шляпа твоя, усы? От кого хоронился?

– Да какой, Сашок, маскарад? Молодость вспомнил.

– Вот что, Микола, молодость свою ты предал, лучше ее не вспоминай. А тебе скажу: чтобы на моей земле твоей поганой ноги больше не было! Я здесь хозяин!

Я, правда, не очень все понял. Какая преданная молодость, какой маскарад? Но мне понравилось, что Атаков поднял свой хлыст и взял мужика за шиворот. Почему мне понравилось – не знаю. Но я уже понял: если такой человек, как отставной майор Атаков, на кого-то злится, значит, этот кто-то злость эту заслужил.

Мужик это тоже понял. Он вырвался и ринулся вниз по тропке, едва на меня не наступил. На секунду остановился и крикнул уже без страха, но со злобой:

– Здесь хозяин один – Чарли! И ты об этом, Сашок, помни! Не то будет тебе полный аншлаг!

Я ожидал, что Атаков бросит своего коня, кинется за мужиком, нагонит его и… А вот и нет. Он зло плюнул ему вслед и, повесив голову, пошел к конторе, ведя в поводу своего коня.

А я выбрался наверх и задумался. Мне все казалось, что где-то я этого Миколу уже видел. Именно с усами и в широкой соломенной шляпе.

Странное дело; когда начинаешь что-то вспоминать, так оно, вспоминаемое, еще глубже уходит на дно памяти. А стоит подумать о чем-нибудь другом, переключить мозги, как вдруг давно забытое выскочит и скажет: «А вот и я!»

За завтраком (грушевый компот) меня вдруг осенило. Вспомнил!

В один из первых дней Атаков повел меня в кладовку забрать оттуда какое-то барахло вроде стульев и чайника. Он включил свет, и мне понравилось: в самом дальнем углу стоял на колесиках пулемет «максим» – оружие давних войн. Я ахнул. Атаков усмехнулся.

– Бутафория, – объяснил он. – В советское время в колхозе был свой театр. Тут всякие пьесы ставили. Про войну, например. Я сюда своих бойцов водил, на просмотр. Вон, глянь, если интересно.

Интересно. К стене прислонился стенд с фотографиями. Они отображали какой-то спектакль колхоза «Красные зори». В самом центре стенда был крупный снимок боевого партизана с усами, в соломенной шляпе, за пулеметом. Это и был тот самый Микола.

Вот, видно, почему Атаков назвал его предателем. Играл когда-то партизана, а теперь устроил диверсию. Вывел из строя целый взвод трудового десанта.

Наш Алешка очень разносторонний человек. Он может быть назойливым, как голодный комар, противным, как вездесущий таракан, вредным, как непослушный котенок. А может быть таким обаятельным, что человек, который только что с ним познакомился, поскребет в задумчивости затылок и удивится: «Как же я раньше без этого мальца обходился в жизни своей?»

В считаные дни он стал лучшим другом майора Максимкина, занудливого Папы Карло и всей поисковой группы во главе с ее командиром Олегом.

Ну, с начальником милиции все ясно. У нас очень много друзей милиционеров, тут вопросов нет. А вот зачем Алешка в натуре подлизался к Папе Карло, я понял далеко не сразу. Тем более что он рассказал мне об этом очень издалека и очень темпераментно.

«Дим, этот Митек, он воще обнаглел! Вчера пришел из магазина и принес пакет семечек, здоровенный такой. И говорит: «Имей в виду, Алексей, это на несколько дней. Даже на неделю. Расходовать бережно!»

Дим, разве я могу существовать на семечках? Приезжай хоть на денек, покорми нас, как людей. Или только меня. А Митек пускай свои семечки грызет. Хоть две недели! Зато, Дим, я с Папой Карло подружился. А знаешь, почему? Потому что его одна бабулька, его соседка, баба Лида, совсем, Дим, затюкала. Он, оказывается, попросил у нее взаймы тачку на колесе и с двумя ручками и все никак не отдает. Баба Лида каждое утро вместо зарядки колотит в его окно и кричит: «Когда тачку вернешь, злыдень?» «Когда надо», – он отвечает. Мне его даже жалко».

На этом «жалко» Алешка к нему и подъехал. Вернее, подсел, рядышком, на лавочку. Папа Карло сонно уставился на здание милиции и Алешку сначала не заметил.

– Дяденька Карло, – нежно проговорил Алешка, – вы такой усталый, даже вас жалко.

Папа Карло скосил на него один глаз и с удовольствием ответил:

– А то! Пашу, как папа Карло. За спасибу.

– А вы не пашите, – искренне посоветовал Алешка, – пусть трактор пашет.

– А он у меня есть? То-то.

– Зато у вас тачка есть.

«Тут, Дим, он как подскочит! Кабута (как будто) его кто-то снизу укусил. И как заорет: «Нет у меня никакой тачки!» Ну я его сразу успокоил, дал ему из кармана много семечек».

Так они и сидели, щелкали семечки, засыпали шелухой все вокруг и про тачку больше не разговаривали. Алешка искоса поглядывал на Папу Карло, а тот, превозмогая дремоту, не сводил глаз с милиции.

«И чего он, Дим, такой сонный, не знаешь? А я теперь знаю. Он, Дим, по ночам никогда не спит. А знаешь, почему?.. Я тебе потом напишу. А то тут Митек пришел, семечки будет есть, на обед».

В конце письма Алешка меня порадовал: «Дим, я ошибился. Митек, оказывается, семечки не для нас купил, а для своей хромой «стрикагузки». Теперь она будет голодать, потому что мы их с Папой Карлой уже все сгрызли. Зато я теперь все знаю. Пока. Митек у меня письмо отбирает, ошибки проверять. Делать ему нечего!»

Лешка меня этим письмом озадачил. Зачем ему какой-то подозрительный Папа Карло? При чем здесь тачка на колесе и с ручками? Ну и пусть этот Карло спит весь день и не спит всю ночь. И пялится на здание милиции. Может, он по ней скучает?

Все это мелко, но как-то тревожит. За Алешку беспокойно.

Я уже стал запихивать письмо обратно в конверт, как вдруг заметил Митькову приписку на обороте листа: «Дима, Алешка вчера не ночевал дома. Я надрал ему уши. Ты тоже, как старший брат, напиши ему что-нибудь построже».