— Я так рад видеть, что вы поправляетесь, Майет. Еще через несколько недель на ваших щеках заиграет румянец.

Он вынул из складок мантии маленький шелковый мешочек и высыпал его содержимое на ладонь. Это оказались золотые серьги в форме египетского креста жизни.

— Это вам, — сказал он. — Я буду рад, если вы наденете их.

— Вы слишком балуете меня, — сказала она, снимая свои серьги, сделанные из раковин каури и серебра, и надевая анки[3]. — Благодарю вас.

Он уже подарил ей столько прекрасных вещей, что она не хотела принимать серьги. Но как выразить свой отказ? Он был ее единственным другом. Ей не хотелось думать о том, что было бы, если бы он не привез ее сюда… если бы она осталась одна… без прошлого и без будущего.

— А почему бы мне не побаловать вас? — Он прикоснулся к ее лицу. — И я хочу, чтобы мы стали больше чем друзья ми. — Он наклонился и легко поцеловал ее.

Ее глаза расширились от удивления. Она еще не успела решить, как себя вести, а он уже поднялся.

— Признайте, что сопротивление бесполезно.

Она чувствовала, что краснеет от удовольствия. Поцелуй был нежным и настолько приятным, что она не сумела бы ему противостоять.

— Может быть, — ответила она. — Но вы нечестно играете.

— Я играю, чтобы победить, дорогая. Всегда! — Он засмеялся. — Сейчас меня ждут дела, но я вернусь… позже.

Она смутилась.

— Это происходит слишком быстро, — начала она. — Я…

— Почему слишком быстро? Уже несколько лет вы вдова. Вы свободны, Майет, и вправе жить так, как пожелаете. Зачем же отвергать человека, который любил и желал вас все это время?

Она закрыла лицо руками.

— Но я не могу вспомнить… Как я могу идти дальше, если не знаю, откуда пришла? Если не могу оплакивать потерю собственного ребенка?

— Вы должны верить мне, дорогая. Я никогда не сделаю ничего во вред вам.

Верь мне. Его слова задели какую-то струну, и на секунду ей показалось, что она стоит на краю… На краю чего, она не могла бы сказать, но остро чувствовала, что это важно.

— Я верю вам, — ответила она. — Это себе я не доверяю… я не знаю. Мне нужно время, Птолемей, Мне нужно время…

— А если вы никогда не вспомните? Сколько еще ждать? Жизнь коротка. Как сказал мне врач, кто из смертных может поручиться, что встанет со следующим рассветом? Возможно, вы пребываете в таком смятении, потому что пытаетесь удержать то, что утратили. А когда решите жить дальше, ваше здоровье восстановится.

— Наверное, вы правы, — признала она. — Но если вы действительно любите меня, то сможете немного подождать.

На его лице появилось выражение неудовольствия, но быстро сменилось добродушной нежностью, с которой он вел себя по отношению к ней.

— Попробую, — сказал он, — но я никогда не отличался терпением.

— Я думаю, что быстрее поправлюсь, если сменю окружающую обстановку, — сказала она. — Можно мне выйти за пределы дворца? Посетить город? Навестить могилу сына? Познакомиться с другими аристократками?

Он нахмурился.

— Вас что-то здесь не устраивает? Геспер непочтительна к вам? Слуги…

— Слуги здесь прекрасные. Геспер относится ко мне как к сестре. Эти покои впору царице, но мне здесь не по себе, Птолемей. Я боюсь, что не смогу проводить дни лишь в заботах о своем теле и волосах…

— Вы переоцениваете свои силы. Я не допущу этого. Не сейчас. Врачи непреклонны: вам необходимы покой и тишина. Прогулка по городу может и подождать, но если вам нужно что-то… что-то, что я могу дать… драгоценности… новые наряды… какая-нибудь зверушка… Хотите попугая? Или котенка? Только скажите.

— Может, прогулка по озеру? — предложила она. — Или в колеснице?

— Никаких колесниц! — Он мягко улыбнулся. — Вам следует проявить терпение, Майет. И вы должны верить, что это в ваших же интересах. — Он погладил ее по руке. — Вы только выздоравливаете после тяжелой болезни, едва не загнавшей вас в могилу, — и после потрясения от потери единственного ребенка.

— Единственного ребенка? У меня был только один ребенок? — Она покачала головой. — По-моему, у меня было двое детей.

— Нет. У вас был один сын. Лин умер, Майет. Вы должны смириться с этим.

— Да, наверно, вы правы.

— Так и есть. Вы слабы, ваша жизнь все еще в опасности. Вы не в состоянии принимать самостоятельные решения. И пока дело обстоит так, я буду настаивать на выполнении указаний врачей, несмотря на то, что мне тяжело отказывать вам.

Другими словами, со мной будут обходиться как с ребенком.

«Или как с пленницей», — подумала она, не желая огорчать его и произносить эти слова вслух.

— Нет, не как с ребенком, — сказал он, — а как с любимой женщиной. — Он протянул к ней руки. — Обещайте, что позволите мне прийти к вам сегодня вечером.

— А если я скажу «нет»?

— Вы огорчите меня.

Она рассмеялась.

— Тогда приходите, потому что, если вы не придете, я умру от скуки.

Когда Птолемеи покинул сад, Майет удалилась в свою опочивальню. Она чувствовала себя усталой, обеспокоенной и смущенной. Она пыталась решить, было ли ошибкой согласиться, чтобы он вернулся сюда вечером. Воспримет ли он это как разрешение близости? Было ясно, что он намерен сделать ее своей любовницей. Оставалось неясным, хотела ли этого она.

Геспер руководила служанками, искупавшими госпожу Майет и облачившими ее в небесно-голубую льняную тунику в греческом стиле, открывавшую руки и шею. Геспер предложила ей на выбор золотые браслеты и ожерелья, но она только отмахнулась. Отказалась Майет и от заколок, украшенных драгоценными камнями, и от усыпанной алмазами диадемы.

— Отошли музыкантов, — приказала она. — Скажи всем, чтобы уходили, Геспер. У меня болит голова.

— Уходите, все можете идти, — сказала Геспер. — Я сама буду ухаживать за госпожой.

Рабыни, служанки, сиделки, девушки, игравшие на флейтах и цитрах, смеясь и болтая, ушли.

— Ты очень добра, что решила остаться со мной, но в этом нет необходимости, — заметила Майет. — Я могу сама причесаться. Твой муж и ребенок…

— Мой ребенок сейчас в опытных руках свекрови и ее прислуги, — ответила Геспер. — А муж в отъезде по поручению царя.

Майет с любопытством разглядывала женщину с добрыми карими глазами и оливковой кожей. Все то время, как Майет пришла в себя после болезни, Геспер усердно ухаживала за ней. Она была неглупа, Майет полюбила ее, но между ними никогда не возникало разговоров, затрагивавших личную жизнь.