Слева, пугливо вставая на дыбы, гарцевали молодые лошади, которых объездчики терпеливо учили смиряться с наездниками. Лаяли собаки. Широко раскрыв глаза, мальчишки наблюдали за учениями. Ручные соколы, сидя на жердочках, расставляли крылья и пристально смотрели по сторонам. Гремели наковальни: кузнецы готовили наконечники для стрел и копий, ковали щиты. Воины в одних только набедренных повязках и сапогах скрещивали мечи под критическими взглядами военачальников. Другие чинили уздечки и натирали до блеска оружие. Купцы торговались, расхваливая свой товар. Торговцы сновали от шатра к шатру, разнося корзины и подносы с едой.

Старые воины, служившие еще с тех пор, когда Оксиарт был юношей, окликали его, приглашая вместе выпить. Он останавливался, чтобы поговорить с каждым, но не задерживался среди старых товарищей. Он хотел встретить возвращавшийся отряд кавалерии, чтобы узнать подробности битвы со скифами и рассказать Кайану об известии, полученном в его отсутствие.

Юрий первый заметил Оксиарта и закричал:

— Дедушка!

Мальчуган направил своего пони прямо к нему. Вал легким галопом скакал следом. К тому времени как Кайан отпустил отряд и подъехал к Оксиарту, Вал уже вовсю повествовал о происшедшем.

— Скиф чуть не убил Юрия! — взахлеб рассказывал он. — Я застрелил его!

— Табун лошадей затоптал его, — сказал Юрий. — И он не смог убить меня. Я ударил его. Сильно!

Приветствую вас, мой принц, — сказал Кайан. — Вы уже знаете?

Оксиарт кивнул.

— Слух о вашей победе над скифами опередил тебя. Один из моих главнокомандующих получил весть от гонца прошлой ночью.

Кайан заметил, что у коня Оксиарта кожаные стремена. Старик сидел прямо, развернув плечи. Годы наложили отпечаток на его лицо, но он оставался лучшим наездником и умнейшим полководцем из тех, кого знал Кайан.

— Вы посылали сигнальные стрелы? — поинтересовался Оксиарт.

Кайан кивнул. Стрелы давали возможность быстро переправлять сообщения. Пешему человеку потребовалось бы несколько дней, чтобы перейти горы, но сторожевые посты, расставленные по всей территории Двух Царств, позволяли передавать сведения в течение нескольких часов. Умение Оксиарта постоянно быть в центре событий не раз спасало ему жизнь. А наличие последователей давало возможность удерживать власть, несмотря на три мятежа и четыре греческих вторжения в тревожные годы, наступившие после смерти Александра.

— Счастье, что я и так уже седой, — сказал Оксиарт. — Я даже не мог предположить, что ты решишься взять мальчиков на охоту за скифами.

Кайан усмехнулся.

— Без них наш замысел мог провалиться.

— Да, — кивнул Оксиарт. — Я не сомневаюсь в их смелости. Но чем бы стала моя жизнь без них? — Он улыбнулся мальчикам, и лицо его словно помолодело. — Поезжайте прямо во дворец. Сорайя не успокоится, пока не обнимет вас и не накормит сладостями.

Юрия и Вала не надо было уговаривать. Они взглянули на Кайана, и он движением руки отпустил их.

— Да, езжайте. Сорайя не простит меня, если я помешаю ей выкупать и разодеть вас…

— Как подобает сыновьям принца, — не дал ему договорить Оксиарт. — Ступайте, мальчики. Но сначала позаботьтесь о пони. У них измученный вид.

Он улыбнулся, глядя вслед мальчикам, которые отправились к крепости.

— Они напоминают мне непосед, которых я знал много лет назад.

— Я волнуюсь за них, — ответил Кайан. — Особенно за Юрия. Он слишком мягкосердечный.

— А мир вокруг жестокий?

Кайан вытащил травинку из спутанной гривы Сидхарты.

— По отношению к некоторым мир особенно жесток.

— А Вал?

— По-моему, он больше подходит для жизни воина. У него все задатки военачальника. — Он задумчиво посмотрел на Оксиарта. — Вы хотите мне что-то сказать?

— Два дня назад я получил известие и хочу, чтобы ты его прочитал. Не знаю, правда ли это или злая шутка!

Кайан напряженно замер.

— Откуда оно?

— Из Македонии. По почте.

Почтовая система, которую Александр позаимствовал у персидских королей и усовершенствовал, все еще действовала. Посыльные на лошадях отвозили письма в города и селения, а также к войскам от Македонии до Сирии, Египта, Персии и границ Индии. Наказание за нападение на посыльных было столь ужасным, что даже горные разбойники не отваживались помешать им.

После распада империи Александра на непокорные Два Царства пути почтовых сообщений официально не распространялись. Но многие греки и жители Бактрии уже породнились, у них появились общие друзья и интересы. Что не мог решить закон, решало золото. Оксиарт регулярно получал почту из центров западного мира.

Верховный принц передал Кайану свиток из телячьей кожи.

— Прочитай это и скажи свое мнение.

Кайан развернул свиток и принялся читать неграмотно написанное на греческом языке послание.

Ради дочери Аполлона, напоившей мою жену в пустыне, я, Tumo, сын Таноса, свидетельствую о том, что видел три ночи назад.

Солдаты Кассандра похваляются в пивных тем, что убили царицу. Весь город смотрел, как гроб с ее телом несли к могиле. Это обман. Своими собственными глазами я видел женщину со знаком прыгающего тигра, выжженным на бедре…

Кайан выругался и так сильно сжал свиток, что его палец прорвал тонкую телячью кожу. Следующие несколько слов были смазаны, и их невозможно было прочесть. Его сердце трепетало, пока он вчитывался в заключительные строки послания.

…на финикийское торговое судно под знаменами Царя Птолемея… шедшее в Александрию.

Клянусь великим Ареем. Дочь Аполлона не умерла. Она жива.

Кайан сжал свиток в кулаке.

— Он обманул нас. Этот негодяй Птолемей лгал нам!

— Ты веришь тому, что пишет этот Тито? — спросил Оксиарт.

— Он говорит правду. Такой знак есть только у одной женщины. Кроме того, если бы его поймали при написании этого письма, Кассандр бы заживо сварил его.

Оксиарт кивнул.

— Я тоже так думаю. Но зачем Птолемею спасать мою дочь и сообщать мне, что ее убили?

Скрытый огонь мерцал в глазах Кайана, а голос был хриплым от едва сдерживаемого гнева.

— Он хотел заполучить ее. Он всегда хотел то, что принадлежало его брату.

— Птолемей был его другом. Нашим другом.

— Уже нет! — Кайан с трудом сдерживал ярость. — Он считает себя фараоном, — процедил он сквозь зубы, — всемогущим.

Морщинистое лицо Оксиарта смягчилось.

— Я запрещал себе верить, что она жива. Опасался, что это лишь старческое нежелание принять очевидное.