— Но в любом случае Мусану будет полезно, если его отец и младший брат, здоровый мальчик, поселятся вместе с ними.

— А Мариэ не рассказала тебе про Митио?.. Говоря «такова уж ее натура», я имела в виду и это. Еще до того, как муж Мариэ расстался со второй женой, произошел несчастный случай, и теперь Митио прикован к инвалидному креслу. Но, разумеется, она об этом никому не говорит, даже тебе. Думаю, что она собралась вытащить мужа из этой трудной ситуации, взяв на себя целиком всю тяжесть, в том числе воспитание двух детей-инвалидов.

О страшной трагедии, случившейся в семье Мариэ годом позже, писали в газетах и журналах и даже передавали по телевидению. Самостоятельно восстанавливая происшедшее на основе этих сообщений, я в том, что касается чувств Мариэ, боюсь, неизбежно проявил бы предвзятость. В то же время я понимаю, что никто, наблюдая со стороны, не способен понять ощущения матери, прошедшей через такие испытания. Поэтому не буду пытаться дать объективный отчет и перепоручаю рассказ о случившемся письмам, которые я получал от несчастного мужа, однажды возобновившего совместную жизнь с Мариэ, а теперь оказавшегося в полном одиночестве.

Не думаю, чтоб вы назвали это дежавю, хотя, будучи дилетантом в таких вопросах, не берусь говорить с полной определенностью, но, как бы там ни было, я живу с ощущением, что когда-то, в прошлом, видел уже то первое несчастье, случившееся с Митио, видел все: от начала и до конца. Никогда прежде не пытался доносить свои сокровенные чувства до окружающих — ни в годы студенчества, ни потом, когда начал работать в издательстве, выпускающем учебники (а сравнивать себя с таким писателем, как вы, было бы и вовсе нелепо). Но после этого трагического случая вдруг появилось ощущение, будто с моих чувств (которые ведь и до этого как-то жили во мне) словно содрали корку, похожую на слой глины.

Вот сцена, ярко запечатленная у меня в сознании, та самая, которую я уже прежде знал во всех подробностях. Ребенок, крошечный мальчик-с-пальчик, собирается сесть в автобус. Заглядывает туда, проверяет на всякий случай, все ли в порядке за спиной, и, успокоенный, поднимается на подножку. Но в этот момент школьник постарше, притаившийся на сиденье сразу же за водительским местом, неожиданно высовывает голову и ухмыляется, совсем как Близорукий Магу (старикан из телевизионной мультяшки). Малыш отскакивает назад, нога, коснувшаяся мостовой, подворачивается, он падает, и его задевает огибающий автобус грузовик…

Была особая причина, почему глаза Близорукого Магу запомнились так отчетливо, словно во сне, который видишь наяву. После несчастного случая я подстерег на той самой автобусной остановке мальчишку, месяцами преследовавшего и не желавшего оставить в покое Митио. Неведение может служить оправданием, и поскольку он всего-навсего внезапно выглянул из-за скрывавшей его спинки сиденья, я не считал его ответственным за случившееся. Увидев меня в тот день на остановке, он, вероятно, понимал, что его роль в случившемся несчастье или мучения, которым он подвергал Митио, не станут предметом расследования, и поэтому усмехнулся мне в лицо точь-в-точь как Близорукий Магу, и это была усмешка, от которой меня пронизала дрожь.

Митио ушиб спину, но выше пояса не было ни царапины. Признаков перелома ног тоже не было, как не было ни порезов, ни ран. Ни капли крови. Когда я приехал в больницу, куда его отвезли, и увидел его распростертым на койке, первое, о чем я спросил у доктора: нет ли травм мозга. Он заверил меня, что, хотя томограмма еще не сделана, голова, по всем признакам, не пострадала. Я тут же сообщил обо всем Мариэ и только потом стал дозваниваться до второй жены, с которой тогда состоял в браке.

Здесь же, в больнице, выяснилось, что Митио больше не встанет на ноги. Его отправили в университетскую клинику, сделали целую серию исследований и, прежде чем перевезти домой, сообщили ему о необратимых переменах в его организме. Поначалу он как-то равнодушно отреагировал на то, что паралич будет его пожизненной ношей. Но перестал шутить и проказничать, как это было свойственно ему раньше (он был смышленым парнишкой и ему нравилось всех смешить), а сделался похож на человека, следящего за актером, который играет его в спектакле, — именно у этого актера была теперь парализована вся нижняя часть тела и именно актер должен был научиться все делать по-новому. Он был очень спокоен и необычно тих. Полностью отрешился от меня и не выказывал никакой радости, даже когда приходили Мариэ и Мусан.

По сравнению с тем, что произошло потом, невольно кажется, что в тот период Митио примирился со своим положением. Рассказал то, о чем прежде не проронил ни звука. Как стал предметом из девательств для большого мальчика, который ездил в школу тем же автобусом, что и он, как однажды поехал на целый час раньше, только чтобы избежать встречи с этим мальчиком, и его классная воспитательница увидела, как он стоит на игровой площадке, скрестив на груди руки, и, задрав голову, смотрит на крону тюльпанного дерева. Когда я снова пойду в школу, говорил он, этот большой мальчишка уже закончит там учиться, и больше не нужно будет бояться его на автобусной остановке. И все-таки именно в это время он начал передвигаться в инвалидной коляске, которую мы для него купили, так что скорее всего понимал, что именно так будет добираться в школу, когда сможет туда вернуться, и знал, что об автобусах речь больше не идет…

И все-таки, когда пришло время всерьез заняться реабилитацией, тренируя под руководством врача те мускулы, которыми он в состоянии был управлять, Митио вдруг уверенно заявил, что этот паралич не навсегда, а раз придет день, когда он встанет и пойдет, то незачем учиться управлять инвалидным креслом. Врач напрямую объяснил ему, что паралич пожизненный, надо принять эту мысль и постепенно к ней привыкнуть, но это было слишком тяжело для мальчика его возраста, и несколько дней он пролежал, закутавшись в одеяло, отказываясь разговаривать со всеми и в первую очередь с женщиной, которая была тогда моей женой. Они всегда не слишком ладили, но теперь стало еще хуже. Больше я не скажу о ней ничего, но иногда, возвращаясь домой после позднего совещания, я слышал приглушенные всхлипы из комнаты Митио.

В то лето Мариэ впервые за долгое время предложила опять свести мальчиков вместе, и я повез Митио в Идзукогэн, где находился летний дом семьи Кураки и где Мариэ и Мусан уже ждали нас. Семья Кураки владела строительной компанией, и мать Мариэ переделала дом, что позволяло Митио свободно добираться всюду в своем кресле на колесиках и пользоваться туалетом. После несчастного случая он был все время подавлен и раздражен, но в Идзу, имея большую свободу передвижения и возможность снова общаться с матерью и братом, опять стал похож на себя прежнего, шалил и смешил, как не бывало уже давно.

Мы нередко поднимались на травянистые склоны Лысой горы, так странно выделявшейся среди гор, заросших кустарником, что Митио говорил: «Наверно, поставили шутки ради». Гуляли среди земляничных деревьев, вдоль выстроившихся в ряд летних вилл, а потом, хоть толкать кресло было и нелегко, спускались вниз рощей, где дубы, камелии и химэй-удзурии цеплялись корнями за тонкий слой почвы, сквозь который в некоторых местах проглядывал камень, и добирались до гигантских валунов, которые идут вдоль вьющейся береговой линии в сторону Ёгасаки.