Я улыбался Ларри сквозь металлическую сетку. Все, что я от него услышал в ответ, это «угу», – правда, один раз он оглянулся через плечо, словно собираясь позвать жену, чтобы та перевела что-то из сказанного мной. Впрочем, он сразу повернулся ко мне и глянул вниз, на столик с пистолетом. «Зарегистрирован, – сказал Ларри. – Можете проверить». Пистолет был большой, черный, выглядел хорошо смазанным и до отказа набитым пулями. Такой способен нанести ни в чем не повинному миру непоправимый ущерб. Хотелось бы знать, подумал я, зачем ему эта штука понадобилась.

– Ну и прекрасно, – сказал я. – Уверен, мы еще увидимся, и не раз.

– Это все? – спросил Ларри.

– Более-менее.

– Ладно, – сказал он и захлопнул у меня перед носом дверь.

Со времени первой нашей встречи, состоявшейся почти два года назад, мы с Ларри Мак-Леодом так и не смогли взаимно обогатить и расширить сложившиеся у нас представления о жизни. Несколько месяцев он присылал чеки, а потом просто перестал, и теперь мне приходится в первый день каждого месяца заглядывать к нему и просить денег. Если Ларри дома, он всегда ведет себя угрожающе и непременно спрашивает, когда я починю то или это, хотя я постоянно поддерживаю оба дома в достойном состоянии, а на прочистку стока или замену шарового поплавка у меня никогда больше одного дня не уходит. С другой стороны, если дверь открывает Бетти Мак-Леод, она просто смотрит на меня так, точно отроду моей физиономии не видела, да и вообще от вербального общения с людьми давно уже отказалась. Чека у нее почти никогда не оказывается, поэтому, увидев за дверной сеткой ее бледное, остроносое личико, обрамленное всклокоченными волосами, я понимаю, что на сей раз мне не повезло. Бывает, что ни один из нас не произносит ни слова. Я стою на крыльце, стараясь, чтобы физиономия моя выражала приязнь, она молча смотрит из-за сетки – не на меня, а вроде как на улицу за моей спиной. И в конце концов покачивает головой и закрывает вторую дверь, и я понимаю, что денег сегодня не получу.

Этим утром я притормаживаю у дома 44 по Клио в половине девятого. День уже поднялся по температурной лестнице на треть ее высоты и кажется безветренным и липким, как летнее утро в Новом Орлеане. По обе стороны улицы выстроились машины, птички чирикают в кронах платанов, высаженных на газонах десятилетия назад. На углу Эрато, опершись на метлы, беседуют две пожилые женщины. За чьей-то оконной сеткой играет радио – старая песня Бобби Блэнда, в колледже я знал ее слова наизусть, а теперь и названия припомнить не могу. Унылая смесь весенней летаргии и мелких домашних дрязг пропитывает воздух, точно погребальный напев.

Дом Харрисов все еще пустует, посреди его палисадника торчит серо-зеленая табличка нашего агентства «СДАЕТСЯ В АРЕНДУ», новенький металлический сайдинг белого цвета и новенькие трехстворчатые окна, затянутые белыми пластиковыми экранами-шторами, скучно поблескивают на солнце. Благодаря алюминиевым козырькам, которыми я украсил печную трубу и кровельный свес, дом и сам выглядит как новенький, и правильно делает, поскольку я пробил под свесом вентиляционное отверстие, утеплил чердак (подняв коэффициент теплосопротивления до 23), заменил половину фундамента и все еще собираюсь, как только подыщу арендатора, поставить на окна решетки от грабителей. Харрисы съехали уже полгода назад, и я, честно говоря, не понимаю, почему арендаторы так и не нашлись, тем более что жилье теперь стоит – не подступишься, а я назначил честную цену, 575 долларов, включая оплату коммунальных услуг. Чернокожий трентонский студент-патологоанатом уж и собрался было снять этот дом, однако его жена решила, что путь от Хаддама до Трентона слишком длинен. Потом его осматривала парочка смазливых судебных секретарш – эти сочли квартал недостаточно безопасным. Разумеется, я долго втолковывал им, что он самый безопасный в городе: единственный наш черный полицейский живет совсем рядом, докричаться можно, больница всего в трех кварталах, здешние жители отлично знают друг друга и привычно радеют о благополучии соседей; была тут одна-единственная попытка проникновения со взломом, так все повыскакивали из домов и повергли грабителя на тротуар, он и до угла добежать не успел. (О том, что ворюга приходился черному полицейскому сыном, я распространяться не стал.) Все оказалось впустую.

Поскольку к дому Мак-Леодов меня не больно-то подпускают, выглядит он не так элегантно, как прежний дом Харрисов. Убогая кирпичная облицовка все еще остается на месте, пара крылечных досок, если ничего не предпринять, скоро износится. Поднявшись на крыльцо, я слышу, как позвякивает уголок нового оконного блока (Ларри потребовал замены, и я позаимствовал блок в одном из домов, которыми управляет наше агентство), и понимаю: дома кто-то есть.

Я коротко нажимаю на кнопку звонка, отступаю на шаг и сооружаю улыбку человека деловитого, но дружелюбного. Тот, кто находится в доме, хорошо понимает, кто пришел, как понимают это и все соседи. Я окидываю взглядом жаркую, тенистую улицу. Женщины с метлами по-прежнему стоят на углу, чье-то радио по-прежнему играет блюзы – «Пчелка», вспоминаю я, вот как называется песенка Бобби Блэнда, правда, слов ее я все равно не помню. Трава в палисадниках выросла, замечаю я, и пошла желтыми пятнами, таволга, которую посадила и до последнего дня поливала Сильвания Харрис, исчахла, подсохла и побурела – наверное, корни подгнили. Я отклоняюсь назад, чтобы взглянуть на огороженный проход между домами. У стен вяло цветут розовые и синие гортензии, прикрывающие счетчики газа и воды, оба дома выглядят заброшенными, нежилыми, словно приглашающими в гости грабителей.

Я снова жму на кнопку, уже понимая, что никто мне не откроет и придется еще раз приехать сюда после уик-энда, когда плата будет просрочена, а может, Ларри про нее и вовсе забудет. С самого времени приобретения этих домов я все подумываю, не покинуть ли мне дом на Кливленд, выставив его на продажу, и не поселиться ли здесь, сэкономив на тратах и тем обеспечив себя на будущее, доказав не словом, а делом мои убеждения по части отношений с людьми. Со временем Мак-Леоды съедут просто-напросто из неприязни ко мне, и я смогу подыскать новых жильцов (может быть, китайцев, это придаст расовому составу квартала некоторую пикантность). Хотя при нынешних рыночных сложностях дом на Кливленд вполне может пропустовать не один месяц, и мне придется сильно снизить цену, после чего я останусь с носом даже при том, что сам буду своим агентом и сам оформлю все нужные документы. А с другой стороны, найти хорошего краткосрочного арендатора такого большого дома, как мой, – дело непростое, даже в Хаддаме, и удача тут штука редкая.

Я еще раз нажимаю на кнопку и недолгое время стою на верхней ступеньке крыльца в надежде услышать за дверью какие-то звуки – шаги, хлопок задней двери, приглушенный голос, топоток пробегающего босиком ребенка. Нет, ничего. Такое случалось и раньше. Конечно, в доме кто-то есть, но к двери не подходит, и кроме как воспользоваться моим хозяйским ключом или позвонить в полицию и заявить, что мне «неспокойно» за обитателей дома, я ничего сделать не могу. Стало быть, остается только отчалить, а попозже днем приехать сюда снова.

Вернувшись на оживленную Семинарскую, я ставлю машину у здания «Лорен-Швинделла» и быстро направляюсь к нашему офису, где над пустыми еще столами, выключенными телетекстовыми консолями и копировальными машинами витает обычная для праздничного дня в риелторском агентстве томная апатичность. Почти все, включая и молодых агентов, с большим упорством проводят сегодня в постели лишний утренний час, прикидываясь, что вследствие предпраздничного исхода никто нынче по-настоящему делами не занимается, а если кому приспичит, тот может за милую душу им и домой позвонить. Одни лишь снующие между самим офисом и складской комнатой Эверик с Уорделлом и мелькают за выходящей на парковку открытой дверью. Эти двое возвращают на склад таблички «ПРОДАЕТСЯ», извлеченные из придорожных канав и найденные в перелесках, куда они попадают, когда местным подросткам надоедает держать их на стенах своих комнат или слышать от матерей, что те их видеть больше не могут. (Мы предложили награду в три доллара за каждую «находку», пообещав не задавать никаких вопросов, и Эверик с Уорделлом, серьезные, нескладные, долговязые и холостые близнецы без малого шестидесяти лет – урожденные хаддамцы и, как ни странно, выпускники Трентонского университета – обратили поиски табличек в точную науку.) Льюисы – отличить одного от другого я, как правило, не в состоянии – живут в стоящем неподалеку от моих доходных домов, сразу за углом, дуплексе, который достался им в наследство от родителей, и, вообще-то говоря, являются самостоятельными, прижимистыми, лишенными сантиментов домовладельцами: им принадлежит в Нешанике (и приносит изрядный доход) целый квартал населенных пожилыми людьми многоквартирных домов. Тем не менее они неполный день трудятся в агентстве, а также регулярно выполняют в моих домах на Клио-стрит мелкие ремонтные работы, и делают это с суровой, явственно обиженной скрупулезностью, способной создать у не знающего нас человека впечатление, что они меня терпеть не могут. А это нимало не отвечает действительности, поскольку оба говорили мне, и не раз, что, родившись в штате Миссисипи, я получил – вместе с нелегким историческим наследием – естественное и точное понимание представителей их расы, к которому ни один белый северянин и близко подойти не способен. Утверждение, разумеется, ни на йоту не верное, однако присущая Льюисам расовая неприкаянность старинного покроя неизменно позволяет их безосновательным «правдочкам» цепляться за жизнь с неколебимой силой истины.