— Скажи, что занята, — подсказывает Мира.

— Ну уж нет, — решительно тяну я.

— Папа уходит… — бормочет для нас. А потом и во всеуслышанье выдает реакцию: — Пап, ты уже свободен? Заберешь меня?

— Про банк помнишь? — отзывается дядя Тимур.

— Ну, да. Как раз подбросишь меня, и все решим.

— Ты хотела сказать, решишь?

— Как обычно! — смеется Мира. Спешно оборачивается ко мне. — Так ты остаешься? В ателье встретимся?

— Да.

— Держись, принцесса Аравина, — подмигивая, поднимает сжатую в кулак руку и слегка ею трясет.

Дядя Тимур смеется и качает головой. Для него мы, очевидно, все еще выглядим, как дети. А может, что-то свое вспоминает? Стоит допустить последнюю мысль, и в голове всплывают моменты из книги о нем, где он выказывал особую зацикленность на своей Птичке. Смущаюсь и вместе с тем набираюсь необходимой смелости.

«Тоже так хочу!»

«Не держись, принцесса Аравина. Держись, Непобедимый!»

Прощаюсь с близкими и решительно направляюсь в сторону ринга.

Полина

— Я — кремень, — шепчу себе по пути к рингу.

Пусть Тихомиров сколько угодно меня нюхает и даже трогает — дрожать и вздыхать я не буду. Пусть он по мне с ума сходит! Сначала он… Однако с каждым шагом моя решительность тает. Всему виной, конечно же, взгляд Миши. Разве обязательно так пристально и непрерывно наблюдать за моим приближением? Кто так вообще делает?

— Что ты хотел? — бойко стартую я.

Останавливаясь, упираю руки в бока. И очень надеюсь, что гуляющих по моей коже мурашек визуально не отследить. Черт, в следующий раз поверх короткого спортивного топа натяну футболку.

Пытаюсь смотреть Мише в лицо, но его глаза не дают такой возможности. Они прожигают и вызывают внутри меня ту самую искрящуюся дрожь, с которой я приняла решение бороться. Опускаю взгляд на его голую бугристую грудь. Тихомиров такой огромный против меня, что именно она оказывается на уровне моих глаз. Пялюсь, не моргая, пока слизистую не начинает жечь.

Почему он такой большой? И даже если так… Папа, дядя Тимур и мои братья тоже далеко не мелкие. Все у нас от природы крупные, плюс плотно на спорте. И все же только с Мишей у меня возникает ощущение, что он замещает собой все пространство и отбирает у меня кислород.

Черт, вот только учащенного дыхания мне снова не хватало!

Как ему удается?

И чего он так долго не отвечает? Сколько можно меня разглядывать?

— Полина, — наконец, окликает Тихомиров, каким-то особым способом перебирая каждую букву в моем имени. — Ты можешь посмотреть на меня?

— Да, конечно, — пищу я, резко вскидывая голову.

Чересчур живо демонстрирую непринужденность, которой внутри меня и в помине нет.

Едва наши взгляды скрещиваются, Миша вновь повторяет этот чертов трюк — смотрит, вытесняя весь мир. Что за немой диалог? Вздрагиваю, конечно. Дыхание, как я ни контролирую его, срывается. Переходит на частый и высокий ритм. Сердце и вовсе с ума сходит. Хорошо, что хоть его увидеть невозможно. И без того я, очевидно, работаю сейчас, как машина с мыльными пузырями. Только я вместо пузырей выпускаю сотни сердечек.

— В последнюю нашу встречу я был груб с тобой?

— Это вопрос? — растерянно переспрашиваю я.

Не знаю, куда девать собирающуюся во рту слюну, как дышать автоматически и не превышать норматив по движениям. Все эти действия — то плечами пожала, то поежилась, то поправила волосы, то взмахнула рукой — наверняка выглядят странно. И обличающе.

Черт возьми…

— Да, Полина, это вопрос.

И едва он подтверждает, я в своей эмоциональной манере выдаю:

— Да, ты перегнул со своими указаниями и вообще…

— Я не хотел.

— Что?

Отчего-то его ровный тон тормозит меня, как лассо мустанга в прерии. На скаку.

— Я не хотел быть с тобой грубым, — так же спокойно повторяет Миша. — Так получилось только потому, что мы не обсудили основные правила.

— Какие еще правила? — я своего изумления уже не скрываю. — Кроме ребенка, которого ты собираешься мне сделать, и «будь покорной», существует еще какой-то свод?

— Безусловно, — невозмутимо отзывается Тихомиров. — Во всех сферах должны быть свои правила. Это значительно облегчает понимание и дает четкое представление о возможных действиях.

— Каких действиях?

— Что допустимо, а что — нет.

— Что же ты считаешь недопустимым? — настороженно шепчу я.

— На самом деле у меня таких пунктов много, — заявляет мой кумир.

— Ты точно Миша Тихомиров? Звучишь сейчас, как какой-то диктатор, — язвлю я.

Его это нисколько не смущает.

— И это мы должны обсудить подробнее. Когда тебе будет удобно?

Меня так и подмывает ответить, что никогда. Но я ведь сама заинтересована в том, чтобы что-то изменилось между нами. Причем изменилось кардинально.

— Давай завтра вечером, — выговариваю я почти спокойно. Отодвигаю встречу, чтобы иметь возможность подготовиться. Стоит хорошенько подумать о том, какие условия выдвинуть со своей стороны, чтобы «не продешевить» и… создать определенную провокацию. — Тебе подходит? — уточняю идеально вежливо.

— Да, отлично, — кивает Тихомиров. — Я заберу тебя в семь.

— Хорошо, — повторяю его движение. — Теперь я могу идти? Знаешь, — важно, как бы между прочим, замечаю я, — у меня еще дела…

Договорить не успеваю. Да что там! Забываю обо всем и о необходимости дышать, когда Миша шагает ко мне, наклоняется и без каких-либо предупреждений прижимается губами к моим губам. С опозданием осознаю, что его крупная сильная ладонь в этот момент давит мне на затылок, а сама я испуганно упираюсь нервно стиснутыми кулаками прямо в его горячую и одуряюще твердую грудь.

Это не настоящий поцелуй. Он не раздвигает мои губы, не пытается их сминать и как-то захватывать. Непобедимый просто прижимается ртом к моему рту, и тем самым запускает под моей кожей в оцепеневших от напряжения мышцах жгучие молнии.

Не знаю, сколько длится это мгновение, но я, кажется, успеваю смотаться в космос. Плавно шмякаюсь обратно, когда Тихомиров отрывается и напоследок обжигает мои губы своим дыханием. От этого их так сильно щиплет, что я не в силах сдержать нервное движение языка — облизываюсь.

— Можешь идти, — отпуская на словах, взглядом держит.

Пошатнувшись, мягко отталкиваюсь, чтобы встать обратно на всю стопу. Потому как, оказывается, в процессе я сама к нему тянулась. Шумно выдыхаю и резко разворачиваюсь. Не прощаясь, ухожу. Шагаю при этом, как робот. Губы нестерпимо покалывает — я их уже кусаю. Под кожей носятся волны жара. В голове творится полнейшая сумятица.