Когда она улеглась в кровать, матрас заскрипел. Почему она до сих пор соглашалась делить постель с моим потным немытым телом, было выше моего понимания. По сути, это говорило лишь о ее великом упрямстве.

Ее дыхание мало-помалу выровнялось, и немного погодя она уже дышала глубоко и ровно. В отличие от меня.

Я повернулся. Отсветы пламени плясали на ее лице, длинные косы, освобожденные от шпилек, разметались по подушке, верхняя губа наползала на нижнюю, придавая лицу Тильды скорбное выражение, свойственное беззубым старикам. Я рассматривал ее, пытаясь отыскать то, что когда-то любил и когда-то вожделел, но сон захватил меня прежде, чем мне это удалось.

Насчет снега Эмма оказалась права. Уже на следующий день, как ни в чем не бывало, потекли ручьи и закапала капель. Солнце припекало, и краска на южной стене выгорала еще сильнее. Становилось все жарче — температура уже была вполне подходящей для весеннего облета. Пчелы — насекомые чистоплотные, прямо в улей они не гадят, а дожидаются тепла и лишь тогда вылетают на волю, чтобы опорожнить кишечник. Вообще-то мне самому хотелось, чтобы зима отступила именно сейчас, когда Том был дома. Теперь я возьму его с собой на пасеку, и он поможет мне почистить донья. Я даже отпустил Джимми и Рика, чтобы мы с Томом спокойно поработали вдвоем. Но поехали мы туда только в четверг, за три дня до его отъезда.

Неделя прошла спокойно. Больше мы с ним друг дружку не задирали. Эмма следила за нами, смеялась и болтала. Ей, видать, вздумалось непременно угодить своей стряпней Тому, потому что она умудрилась приготовить столько рыбных блюд, что я со счета сбился, а если ей верить, то в магазин вдруг завезли целый вагон всякой «питательной» и «полезной» рыбы. Ну а Том — что ж, он благодарил, улыбался и говорил, что «еда — ну просто объеденье». Проглотив очередное рыбное блюдо, он чаще всего оставался сидеть на кухне — все читал страшноватые толстенные книжки, настукивал чего-то на компьютере или ломал голову над какими-то японскими кроссвордами, которые называл «судоку». Ему, видно, и в голову не приходило пойти прогуляться. Он не замечал, что там, снаружи, солнце жарит так, словно в нем заменили лампочку.

У меня дел хватало — я-то себе занятие всегда найду. Однажды я даже съездил в Отим за краской для дома. Я водил кистью по южной стене, чувствуя, как солнце припекает мне прямо в затылок, и думал, что пора нам, пожалуй, навестить ульи. Донья чистить было еще рано, но иначе Том вообще до них не доберется, так что несколько ульев можно и почистить. В самые жаркие дни пчелы уже вылетали из ульев за пыльцой.

Прежде ему это нравилось. Он всегда ходил со мной к ульям. Зимой мы с Джимми несколько раз чистили летки, но больше пчел не тревожили, и поэтому осматривать ульи весной всегда было особенно радостно. Вновь увидеть пчел, услышать знакомое жужжание — это все равно что повстречать старого друга.

— Я хочу почистить донья, и мне нужна помощь, — сказал я.

Я уже надел комбинезон, сапоги и стоял на пороге и от радости едва не приплясывал. Маску я поднял, иначе она сильно мешалась. Я приготовил дополнительный комплект одежды и теперь протягивал ее Тому.

— Что, прямо сейчас? — Он даже не взглянул на меня. Его движения были медленными и вязкими, прямо как мед, а сам он, бледнющий, сидел за компьютером, положив руки на клавиатуру.

Я вдруг заметил, что как-то чересчур торжественно протягиваю ему спецодежду, точно предлагаю подарок, который ему не хочется брать. Я сунул одежду под мышку, оттопырив локоть.

— Донья за зиму начинают гнить, и ты об этом знаешь. В дерьме жить никому не хочется. Ты тоже вряд ли в восторг пришел бы, хотя ваши студенческие общежития — та еще дыра.

Я было засмеялся, но вышло лишь какое-то сдавленное кваканье. К тому же рука у меня неестественно упиралась в бедро, я опустил ее, и она безжизненно повисла. Я все никак не мог придумать, куда ее девать, и поэтому принялся чесать ею лоб.

— А не рано еще? Ты же обычно их чистишь недели на две позже, разве нет? — Он оторвался от компьютера и теперь смотрел своими ясными глазами на меня.

— Нет.

— Папа…

Он видел, что я хитрю, одна бровь его поползла наверх, отчего в нем появилось что-то ехидное.

— Уже жарко, — поспешно добавил я, — и я только парочку собирался почистить. А остальное уж потом, когда ты уедешь. Попрошу тогда Джимми и Рика мне помочь.

Я опять протянул ему костюм и шляпу, но Том их не взял, да и вообще особо не рвался. Он лишь кивнул на экран:

— Мне надо одно здание сделать, по учебе кое-что.

— А ты разве не на каникулах?

Я свалил одежду на стол прямо перед ним и посмотрел на него. Я надеялся, что мои глаза говорят: приходи и помоги мне, когда тебе будет удобно.

— Жди меня на улице — через пять минут буду.

* * *

Всего ульев было 324. И 324 матки — каждая со своим роем. У каждого улья имелось свое место, причем больше двадцати рядом я редко ставил. А живи мы в другом штате, нам и семьдесят ульев в ряд можно было бы выставить. Я когда-то знал одного пчеловода в Монтане, так у него почти сто ульев на одной поляне стояло. Всего в десяти метрах от улья пчелы находили все, что им требовалось, — столько там было вокруг всякой растительности. Но здесь, в Огайо, сельское хозяйство отличалось завидным однообразием: на многие мили тянулись поля кукурузы и соевых бобов. Нектара у них мало, а когда нектара мало, то и питаться пчелам нечем.

Вот уже много лет Эмма красила ульи в яркие леденцовые цвета — розовый, бирюзовый, лимонный и ядовито-салатовый, такой же искусственный, как конфеты со всякими усилителями вкуса. Эмма считала, что этак веселее смотрится. По мне, лучше б они оставались белыми, как прежде. Мой отец всегда красил их в белый, а до этого так делали его отец и дед. Главное — это то, что внутри, в самом улье, — так все они говорили. Но Эмма вбила себе в голову, что веселые расцветки пчелам понравятся больше — у каждого роя особенный улей. Хотя кто ее знает — может, она и права. И, признаюсь, на сердце у меня теплело, когда я видел вдали на лугу огромные разноцветные кубики, похожие на рассыпанные великаном леденцы.

Мы отправились на луг, зажатый между фермой Ментонов, шоссе и узенькой рекой Алабаст-Ривер, которая, несмотря на красивое название, здесь, на юге, представляла собой всего лишь тонкий ручеек. Тут обитало мое главное богатство. Двадцать шесть пчелиных роев. Начать мы решили с улья, выкрашенного в ярко-розовый. Все-таки хорошо работать вдвоем. Том поднимал ульи, а я вытаскивал донья и менял старые, полные зимней грязи и дохлых пчел, на новые, чистые. В прошлом году мы раскошелились на современные донья с сеткой и вкладышем. Обошлись они нам недешево, но того стоили — улей с таким дном лучше проветривался и чистить его было проще. Большинство пчеловодов в те времена считали сменные донья роскошью, но мне хотелось, чтобы мои пчелы жили и радовались.

После зимы донья были совсем грязными, но в остальном все шло неплохо. Работали мы быстро, а пчелы вели себя спокойно и почти не вылетали из ульев. На Тома было приятно посмотреть, так уверенно он двигался. К этой работе сын с детства привык. Иногда он забывался и нагибался, но я тут же одергивал его: