Итак, без особых проблем, без явных возражений Маленков вдруг оказался во главе нового, коллективного руководства, на вершине властной пирамиды. В качестве председателя Совета Министров он должен был председательствовать на заседаниях Президиума ЦК КПСС, определять их повестку дня, давать аппарату ЦК в лице его секретаря Хрущева поручения вести проработку соответствующих вопросов и готовить по ним решения, наконец, руководить ходом обсуждения этих вопросов и подводить итоги, формулируя окончательный текст постановлений.

Качественно новые моменты содержались уже в траурной речи Маленкова на похоронах вождя 9 марта 1953 г. В том ее разделе, где говорилось о внешнеполитических проблемах, в ряду ставших уже традиционными призывов бороться за сохранение мира и углублять сотрудничество со всеми странами, была выражена новаторская для того времени мысль о характере взаимодействия сложившихся в мире двух противостоящих друг другу лагерей. В сфере международных отношений, отмечал новый глава правительства, Советский Союз будет проводить политику, «исходящую из ленинско-сталинского положения о возможности длительного сосуществования и мирного соревнования двух различных систем — капиталистической и социалистической». Ссылка на авторитет Ленина и Сталина имела здесь явно тактический характер.

Во внутренней политике главная задача виделась Маленкову в том, чтобы «неуклонно добиваться дальнейшего улучшения материального благосостояния рабочих, колхозников, интеллигенции, всех советских людей». Такого рода благие пожелания нередко звучали в устах как самого Сталина, так и его соратников. Отвечая чаяниям и надеждам простого человека, они находили положительный отклик в народе, вызывали даже энтузиазм. Но проходило время, и обещания забывались. Мало того, сама власть порой рассматривала напоминания о них как проявление нелояльности. Сколько тысяч человек было обвинено в антисоветской пропаганде и репрессировано только за то, что в порыве досады и раздражения цитировали слова вождя о том, что «жить стало лучше, товарищи, жить стало веселей»! Наверно поэтому мало кто придал тогда особое значение и заверению, что «обязанность неослабно заботиться о благе народа, о максимальном удовлетворении его материальных и культурных потребностей» является «законом для нашей партии и правительства». Дальнейшие события показали, что это были не просто ритуальные слова. Другое дело, что Маленков уже с первых шагов своей деятельности в качестве главы правительства выступал больше как глашатай идей, вынашиваемых Берией.

На том же траурном митинге 9 марта 1953 г. Берия говорил:

— Кто не слеп, тот видит, что в эти скорбные дни все народы Советского Союза в братском единении с великим русским народом еще теснее сплотились вокруг Советского правительства и ЦК партии.

Казалось бы, какие новации можно найти в этой пафосной фразе? И, тем не менее, внимательный читатель мог обратить внимание на то, что впервые за всю историю большевистской словесной эквилибристики сталинской эпохи «правительство» поставлено перед «ЦК партии». Но это цветочки. За ними последовали ягодки. Рабочим, колхозникам, крестьянству (именно так, а не колхозному крестьянству, как привыкло слышать ухо советского человека), а также интеллигенции было обещано, что они могут работать спокойно и уверенно, «зная, что Советское правительство будет заботливо и неустанно охранять их права, записанные в Сталинской Конституции».

Итак, с высокой трибуны Мавзолея были произнесены слова о конституционных правах человека. Однако мало ли что говорят политические и государственные деятели, обращаясь к народу. Особенно в переломные моменты истории. И стоит ли обращать на них внимание? Во всяком случае, навряд ли будет преувеличением утверждение, что подавляющее большинство внимавших Берии и на Красной площади, и у радиорепродукторов во всей стране никак на них не реагировало. Но вот для стоявшего на той же трибуне А.И. Микояна эти слова не остались незамеченными, и он не преминул указать Берии:

— В твоей речи есть место о гарантировании каждому гражданину дарованных ему Конституцией прав личности. В речи другого деятеля это было бы только политической декларацией, а в речи министра внутренних дел — это программа действий. Ты должен будешь выполнять ее.

— Я и выполню ее, — последовал ответ.

Перед своим старым товарищем по бакинскому подполью Берия позволял себе быть откровенным. И когда тот как-то спросил его, зачем ему МВД, поделился своими замыслами:

— Надо восстанавливать законность, нельзя терпеть такое положение в стране. У нас много арестованных. Их надо освободить и зря людей не посылать в лагеря. НКВД надо сократить, у нас не охрана, а надзор за нами.

Микояна, судя по его дальнейшему поведению, это обещание не удивило. Он воспринял его тогда спокойно. Но были и другие люди в коллективном руководстве, которым уже первые шаги Берии пришлись не по душе. Даже тогда, когда тот пытался их облагодетельствовать каким-либо образом, как, например, Молотова, которого он сразу же после похорон вождя привез на Лубянку и в собственном кабинете вручил ему срочно привезенную из ссылки жену. Особенно неуютно почувствовали они себя, когда до них стало доходить (а это произошло очень скоро, уже в первые дни марта), что Берия «под видом того, что нам нужно жить по-новому», начал, по словам Л.М. Кагановича, «свергать мертвого Сталина».

Система, где главной скрепляющей силой являлся сам Сталин, без него не могла уже оставаться неизменной. Тема культа личности возникла сразу же после смерти «вождя всех времен и народов». Как отмечал американский историк Р. Такер, после смерти вождя процесс борьбы с культом личности не только стал возможным, но и фактически был начат самой смертью Сталина.

Десталинизация началась уже в марте. Уже на следующий после похорон вождя день Маленков приглашает на внеочередное заседание Президиума ЦК КПСС идеологических секретарей ЦК М.А. Суслова и П.Н. Поспелова, а также главного редактора «Правды» Д.Т. Шепилова. Положив перед ними последний номер «Правды», он стал спрашивать, почему его речь на траурном митинге напечатана крупным шрифтом и заняла почти всю полосу, а выступления Молотова и Берии набраны обычным шрифтом и им отведено лишь по половине полосы.

— Надо было печатать одинаково.

Затем он обратил их внимание на фотографию, помещенную на третьей полосе, с изображением Маленкова, сидящего между Сталиным и Мао Цзэдуном:

— Такого снимка вообще не было! Это произвольный монтаж из общего снимка, сделанного при подписании договора о союзе с Китайской Народной Республикой. И выглядит этот монтаж как провокация.

Вслед за этим последовал перечень и других нарушений: не полностью поименованы те, кто стоял в первом почетном карауле; из находившихся в последнем почетном карауле (а их список был утвержден в ЦК) не упомянуты члены Президиума ЦК Первухин и Сабуров; при описании почетного караула одни названы верными учениками и соратниками покойного, а другие — нет. Общий вывод был таким: