…Всякий раз после этих снов о любви в городе с золочеными крышами был по утрам сам не свой. Хотелось летать, ругаться, выскочить на улицу и хоть кого-нибудь поцеловать, запереться в кладовке и больше никогда не выходить на свет, смеяться от счастья, которого, строго говоря, не случилось, и плакать. Плакать – больше всего, причем не пустить со скорбным достоинством скупую слезу, а рыдать громко, самозабвенно, навзрыд, как в детстве после большого праздника или похода в луна-парк, не от усталости даже, а от избытка впечатлений и чувств, которые натурально рвут сердце на части, просто не помещаются в нем, но и не уходят никуда, выкручивайся как хочешь. Пореветь всегда помогало, жаль, с возрастом разучился, теперь непонятно даже как запускать этот процесс.

Поэтому вместо слез будет кофе, горький, как всякое пробуждение, если кинуть в него пару кристаллов морской соли, вкус почти не изменится, но это неважно, главное, ты знаешь, что кофе у тебя со слезой – ладно, с двумя слезами на большую кружку, хорошая пропорция, доброе утро, невыносимый ты тип, рева-корова, просыпайся уже, эй! Незачем потерянно оглядываться по сторонам, этим утром некому тебя обнимать, а когда бывало иначе, ты сам отстранялся, ощущая себя не живым человеком, а первым декабрьским днем, холодным и темным. Вот и ощущай на здоровье, только не стой при этом столбом, отправляйся в душ, тебе надо, как минимум, успеть на почту. Четыре посылки следовало отправить еще вчера, но кое-кто протупил за работой до ночи, а сегодня суббота, короткий день, даже центральное отделение только до двух, а ты дрых почти до одиннадцати. Это только кажется, будто три часа – очень много, на самом деле, почти ничего.

И даже не надейся отсидеться дома под предлогом обещанного прогнозом дождя. Человек – царь природы и венец творения, ему есть, что противопоставить беспощадной стихии. Например, зонт. Прекрасный, полезный предмет, без пяти минут волшебный жезл, к сожалению, словно бы специально созданный для того, чтобы всегда оставаться забытым в прихожей, на заднем сидении автомобиля, в автобусе, в кафе; забыть зонт можно абсолютно где угодно, это очень легко, даже руками ничего делать не надо – раз, и его у тебя уже нет.

И ведь действительно забыл. После всех этих рассуждений вышел из дома без зонта, как последний дурак.

Возвращаться, конечно, поленился. Махнуть рукой на дождь, который еще не начался, а только был предсказан синоптиками, проще, чем подниматься на пятый этаж.

Шел через Ужупис по улице Полоцко, с востока на запад. Навстречу, с запада на восток, неспешно ползла туча, свинцово-синяя, сияющая, неотвратимая. Всю дорогу прикидывал, где можно будет быстро спрятаться от грядущего ливня. Вон в том дворе, в беседке, или в этом на крыльце под навесом, а дальше через дорогу парикмахерская, и в случае чего…

Но успел пройти мимо беседки, мимо крыльца с навесом и мимо парикмахерской, свернуть в арку с порыжевшим от ржавчины трубящим ангелом, спуститься по лестнице к Художественной Академии, перейти мост, по диагонали пересечь Бернардинский сад, и только когда вышел из него на углу улиц Майронё и Барборы Радвилайте, туче надоело держать драматическую паузу, и на город обрушился – ладно бы, просто дождь, ладно бы ливень – какой-то вертикальный океан. К тому же штормящий. Спасибо, что без акул.

Ну, по крайней мере, можно не особо сожалеть о забытом дома зонте. Зонтом такой беде не помочь, если только он не четырех хотя бы метров в диаметре, как в уличных кафе – вот например, совсем рядом с выходом из парка, возле кафе «Strange Love». Надо же, еще несколько дней назад водил сюда дорогого гостя из далеких краев дегустировать кофе, приготовленный новомодным способом «кемекс»[9], и никаких зонтов на улице не было, а тут вдруг поставили, желтый, как цветок подсолнуха, с рекламой нового сорта пива; кстати, именно это пробовал, редкостная дрянь.

Но сейчас-то какая разница.

Когда на человека выливают всю воду мира разом, человек способен на многое. Например, преодолеть десяток метров практически одним прыжком. Все равно вымок, конечно. До нитки. Но не до костей. Уже хорошо.

Оказавшись под зонтом, отдышался. Потом огляделся, оценивая обстановку. Отличная, надо сказать, обстановка. Не только зонт, но и белый пластиковый стол, и такие же кресла, целых четыре штуки. Можно пережидать ливень с комфортом.

Два кресла уже были заняты опередившими его товарищами по несчастью. Ну или наоборот, по чудесному спасению, это с какой стороны посмотреть.

Сказал им:

– Здравствуйте.

Лысый старик в зеркальных солнцезащитных очках и пиджаке, давно утратившем цвет и форму, не то кивнул в ответ, не то просто потупился, как мальчишка, вынужденный знакомиться с посторонними взрослыми. Невольно последовав за его взглядом, обнаружил, что в ногах у старика стоит ведро с розовыми флоксами, связанными в тощенькие букеты. Обычно такими торгуют смурные похмельные тетки средних лет и аккуратные старушки с жадными, просящими глазами, а тут, гляди-ка, дед-цветочник. Элиз Дулиттл. Чего только не бывает.

– Добрый день, – вежливо ответила женщина средних лет, холеная, отлично подстриженная, однако облаченная в простецкий камуфляжный комбинезон. Жесткая линия рта, спокойный внимательный взгляд. Непростая такая тетка. Амазонка.

– У вас случайно нет зажигалки? – спросила она, выразительно взмахнув в воздухе невыносимо пижонской сигаретой. Черной с золотым фильтром. «Sobranie» или как их там.

Достал зажигалку, защелкал, пытаясь прикрыться от ветра – интересно, как это сделать, когда ветер дует со всех сторон сразу? Амазонка нетерпеливо протянула руку: «Я сама», – не сказала, но вполне ясно выразила жестом. И прикурила с первой же попытки. Высокий класс.

Пока прятал зажигалку в карман, под зонт влетела толстая девица, закутанная в целый ворох черных тряпок, мокрых, разумеется, каких же еще. Волосы у девицы тоже были черные, явно крашеные – с учетом белейшей кожи и россыпи мелких веснушек на круглом простодушном лице, измазанном сейчас обильными потоками туши, смытой с рыжеватых ресниц немилосердным дождем. Ужас, летящий на крыльях ночи, адская плюшка тьмы, бедный ребенок. Вероятно в мире есть зрелища более душераздирающие, чем промокшая насквозь толстушка, одетая по готской моде, но их явно немного. И созерцать их доводится далеко не каждый день.