и что с того? У них определитель номера. Пока она разговаривала с ним, кто–то другой проверил, на кого зарегистрирован номер… Так?…

Да, очень может быть… Одна неувязка есть: зачем? Зачем им это было нужно? Какой смысл? Выгода какая? Да никакой…

Звонок, на этот раз – в дверь, заставил подпрыгнуть второй раз. Он метнулся к двери, лихорадочно дёрнул задвижку замка – сорвалось. Дёрнул ещё раз и резко и широко распахнул дверь…

Митроха… Митрофанов. Явно уже датый с утра. Когда успел?

– О–о–о! – обрадованно и пьяно протянул незваный гость. – Витюха! Дома! А я как знал, ага.

– Ты чего? Ты почему не в театре? Где уже наелся с утра?

– Хэппи бёрсдэй, как говорится, ту ю, – радостно игнорировал Митроха его вопросы, наваливаясь, отталкивая, пробивая себе путь в прихожую.

– Эй, куда! – попытался Виктор Анатольевич остановить неуместного поздравителя.

– Витюха! – пропыхтел Митрофанов, падая на скамеечку и пытаясь стянуть туфли. – Я как чуял, что ты нынче дома… А что, думаю себе, не отметить ли нам с Витьком его днюху…

– Какую днюху?! Днюха была вчера. Вчера после ревизора пили – забыл?

– Забыл, – кивнул вчерашний Добчинский.

Потом, довольно хрюкнув, он достал из кармана мокрого (дождь уже пошёл?) плаща бутылку водки.

– Бибамус! – радостно прокомментировал он.

– Э нет, Митрофанов, нет! – замотал головой Виктор Анатольевич. – Не буду я с тобой сейчас пить.

– Эт почему же это? – возмущённо воззрился на него Митроха.

– А–а–а, – понимающе подмигнул он в следующую секунду и кивнул. – Понял, не дурак…

Он перевалился на другую сторону, едва не рухнув со скамейки, и с оглушительным «оба–на!» извлёк из другого кармана вторую бутылку водки.

– Гуляем, Витюха! – прогремел он.

Виктор Анатольевич обречённо откинулся к стене.

– Получите, распишитесь, – произнёс он.

– А? – не расслышал Митрофанов.

– Ничего, Митроха, ничего…

Он прошагал к телефону и набрал номер театра.

– Алло, – отозвался помреж Полухин.

– Александр Ильич, здравствуйте… Это Корягин.

– Корягин! Какого хрена, Корягин?! Ты почему не в театре?

– Видите ли, Александр Ильич, тут такое дело… Я вам сейчас всё объясню…

– Объяснишь, Корягин, объяснишь! – взревел помреж. – Вот сейчас приедешь в храм Мельпомены и объяснишь, твою мать! Двадцати минут тебе хватит, артист, а?.. Не слышу!.. Корягин!

– Да, – кивнул он, прочищая горло. – Да, Александр Ильич, я постараюсь…

– Ага, Корягин, ты уж постарайся, – не унимался помреж. – Ты очень постарайся. Иначе Портос тебя сожрёт. А что он не доест – то я дохаваю. Так что давай, Корягин, давай!

Семидневие

День первый

Они всё же начали.

Только–только взялись падать первые бомбы, как сразу отключился свет. Это очень неудобно. Мало того, что приходится писать мой дневник в темноте, так ещё и не видно себя в зеркале. Ну и что такого? – хмыкнет кто–нибудь. А то, что я как раз стоял и брился, когда пропало электричество. А бритва у меня электрическая. Вот и представь теперь, неведомый мой хмыкатель, как я явлюсь на судный день, пред очи Божьи, бритым на одну щёку. И седину проредить я тоже не успел. В последнее время у меня развелось много седых волос и я их ежедневно удаляю – выдёргиваю. Для этого нужны хорошие нервы, но прежде всего – хорошее освещение, а где его взять? Я мог бы заняться этим у окна, если бы они не заставили всех соблюдать светомаскировку. Чтобы сделать окна светонепроницаемыми, я снаружи закрасил их зелёной краской (была ещё синяя и коричневая, но мне больше нравится зелёный цвет). Получилось так зелено, что я не удержался и нарисовал поверх синие васильки с коричневыми стебельками. Изнутри обклеил стёкла пластырем и скотчем, исключив попадание света не только изнутри наружу, но и наоборот. И вот она, благодарность за мою законопослушность – зарасту теперь сединой, как старый лунь.

Долго искал станок для бритья. Нашёл. Но оказалось, что единственное лезвие, которое у меня осталось, заржавело и затупилось ещё лет надцать тому назад.

Бомбы падают где–то в стороне парка. Хм. Какой им смысл бомбить парк, не понимаю. Как всё же глупы наши враги. Мы победим, я в этом нисколько не сомневаюсь. И дабы выразить врагам своё презрение, не стану спускаться в бомбоубежище. Тем более, что толку от этого, говорят, меньше, чем немного, потому что бомбы у врагов какие–то специальные, которые могут разрушить даже глубоко скрытый под землёй бункер. Можно подумать, у нас в городе полно подземных бункеров. Глупцы, глупцы.

Время обеда, а электричества так и нет. Видно, его теперь уже и не будет. Зря Господь сотворял свет. Задаюсь вопросом: есть ли что–нибудь такое, созданное Богом, чего человечество не могло бы разрушить в неудержимом тупоумии своём? И прихожу к ответу, что нет – нет ничего такого.

Слава Богу, у меня есть консервы. Ну и ладно, пообедаю сухпайком, что ж теперь. Хотя, консерванты безусловно вредны.

Опять бомбят. Где–то близко.

Очень скучно без телевизора и компьютера.

День второй

Никак не могу приспособиться прореживать седину. А она, словно почуяв мою беспомощность, расширяет свои владения. Этак я к концу войны бесповоротно поседею. Пытался выщипывать волосы в том полумраке, в котором теперь приходится жить, но через несколько минут понял, что занимаюсь мазохизмом и бросил. Чёрт с ней, с сединой.

Сегодня отключили воду. Видимо, разбомбили водонапорные станции. Интересно, враги это делают специально, или просто валят бомбы куда ни попадя, и их так много, что они просто не могут не разрушить инфраструктуру? Кстати, несколько бомб упало в соседний квартал. Похоже, у врагов есть какой–то план относительно бомбёжек – они не просто сеют бомбы куда попало, а разделили город на участки и бомбят их один за другим поочерёдно. Мне так кажется. Слава Богу, у меня всегда отстаивается пятилитровая бутыль, так что несколько дней мне ещё не понадобится отправляться на поиски воды, если соблюдать режим жёсткой экономии. А выходить не хотелось бы – как–то страшно оказаться совсем ничем не защищённым от этого неба.

Поставил на плиту воду – сварить яйцо. Яйцо стояло минут десять, но вода так и не закипела. Только тут вспомнил, что электричества нет. Смеялся.

Опять бомбят. И опять соседний квартал, только южнее, рядом с тем, что бомбили давеча. Ну точно, они действуют по плану, методично. Не такие уж они и тупые, эти враги. Но зато выходят ещё бо́льшими мерзавцами.

Я, наверное, уже совсем седой. И небритая щека жутко раздражает. На бритой тоже уже, конечно, проклюнулась щетина, но до чего же, всё–таки, неприятно быть вот в таком смысле разносторонней личностью.

День третий