– Вов, ты что думаешь про все это, а? – вышла из оцепенения Тонька и с хрупкой надеждой в голосе обратилась к мужу.

Александров молчал.

– Вов, что скажешь, Вов? – повторила Тоня.

Александров молчал.

– Ну ответь хоть что-нибудь. – Не сдавалась жена.

Машка с интересом наблюдала за монологом подруги.

Владимир помолчал еще минутку и затем изрек:

– Честно говоря, мистикой попахивает, но тебе, Маш, я верю. – Владимир потер щеки. – Наверное, труп унесли. Ладно, пошли домой, там и поговорим, а если повезет, то и поужинаем.

– Нет уж, я лучше домой пойду, а завтра займусь гришкиными поисками. Я его найду.

– Маш, лучше сначала к нам, а потом уж домой. Выговоришься, обсудим все, тебе полегче станет. – Тонька попыталась успокоить подругу. Но попытка провалилась.

– Я не сумасшедшая и я пойду домой. Созвонимся, все, пока. И сон еще этот дурацкий!

– Какой сон? Про президента? – встрепенулась Александрова.

– Какой к черту президент! – Машка была в ярости. – Мне про Вольского был сон, что на его даче в Малаховке собрание идет какое-то непонятное, кардиналы воду пьют, в общем, фигня полная, но помню я весь сон отлично.

– Выкладывай.

«Бушевали сирень и одуванчики. Дул ветер. Воздух дрожал. В подмосковной Малаховке открылся дачный сезон.

Тишина на даче Вольских казалась обособленной и неживой. В гостиной у круглого стола, в середине которого был водружен стеклянный графин и стояли стаканы, расположились девять персон.

– Господа, приступим, – заявил номер один.

Он заметно картавил, был мал ростом и весьма несдержан.

Собравшиеся хранили молчание.

Глухо стучали ставни.

Номер два откашлялся, погладил свой пышный белокурый парик и произнес:

– В моем секторе проблем нет. Все идет по плану. Ожидается некоторая перестановка сил, но инструктаж я уже провел.

– А персонал? – сварливо осведомился номер первый. – Не следует так идеализировать людей.

Блондин потер переносицу и мягко возразил:

– Я контролирую весь объем работ и отвечаю за него.

– Отвечаете вы, а отчитываюсь я, – погрозил пальцем первый, подошел к окну, развернулся и удобно устроился в старом разлапистом кресле, в некотором отдалении от остальных восьмерых участников собрания.

– Прошу вас, господа. – Он протянул руку к столу.

Исчезли графин и стаканы, столешниц а ожила и стала медленно вскипать вверх. Из бугристой поверхности столешницы формировались материки, океаны, моря и острова в миниатюрном масштабе. Возникали леса, пустыни, водопады и города.

Живая объемная карта переливалась и подрагивала. Внезапно запульсировал квадрат Юго-Восточной Азии, он увеличился и засиял зеленым.

– Таиланд, цунами, – констатировал номер первый.

Картинка происходящего в Таиланде стала постепенно уменьшаться, затихать и окончательно стала неподвижной.

Потом заалели и ожили Гималаи, Северная и Южная Африка.

– Волнения в Непале, военные действия в Чаде и теракты в Дахабе, – кратко резюмировал первый. – Теперь о приятном: Англия, Испания, Хорватия.

Кардиналы вежливо улыбались.

– Помните о равновесии, господа. На следующей неделе мы передвинем некоторые очаги. Я жду ваших предложений. Тихо, господа, тихо, – удовлетворенно заметил первый, хотя в гостиной уж точно шумно не было.

Внезапно перестали биться ставни. И только потом стих ветер. Наступила тяжелая тишина. Необыкновенная карта исчезла. Стол содрогнулся и принял нормальные очертания. Появились стеклянный графин и стаканы.

Графин на столе дернулся, приподнялся вверх, немного наклонился, и вода полилась в стакан. Стакан подлетел к президенту и застыл в воздухе.

– Спасибо, больше ничего не надо. Благодарствуйте, кардинал, – расслабленно промурлыкал номер первый номеру второму, отпил воды и неожиданно завопил: – Что это за вода? Отвратительный вкус! Кардинал, займитесь этим вопросом, и немедленно, мы здесь задержимся недельки на две.

– Как прикажете, господин президент. – Номер второй сдвинул парик и почесал залысины.

– Я жду от вас объяснений, – обратился президент к смуглому высокому номеру третьему.

– Виноват, господин президент. Вольский не успел уничтожить бумаги, но я полагаю, что эту оплошность еще не поздно исправить, и я уже предпринял некоторые шаги.

– Шаги? Предпринял? А о последствиях вы подумали, уважаемый? – зашипел президент. – Нет уж, позвольте теперь мне предпринять определенные шаги. Придется вам, любезный мой, подменить Вольского денька на два, а его пригласить ко мне на приватную беседу. А теперь позвольте откланяться, коллеги. Расписание наше остается в силе.

Президент с некоторой даже лихостью отсалютовал кардиналам и мгновенно растворился в воздухе.

Граненый стакан звонко упал на пол. Захлопали ставни. Поднялся сильнейший ветер. Небо заволокло тучами, и хлынул дождь».

– Круто, – уважительно крякнула Тонька после того, как Мария закончила свой рассказ.

Машка промолчала. Толкнула тяжелую подъездную дверь и вылетела во двор.

В школе Гриша Вольский был отличником. Но лидером не был никогда. Он просто выделялся. Обожал читать запоем, играл на скрипке и фортепьяно, острил и сам же себе заливисто хохотал. Как и вся его семья, он остро ненавидел коммунистов и весь социалистический строй. В дружеских компаниях обожал выступать с антиправительственными проповедями. Сергеева отводила его в сторонку и гневно шипела:

– Ты что, совсем рехнулся? Хватит митинговать! Оглянись вокруг и подумай!

Гриша подмигивал в ответ и орал: «Хочу влиться в североамериканские штаты, вперед, в Америку! И если уж очень сложно всей страной влиться в Америку, то бабушка моя предлагает вливаться просто административными округами, кто куда желает!» В ответ на это заявление Марья закатывала глаза и вертела пальчиком у виска неутомимого оратора.

Заканчивались восьмидесятые. Сергеева и Вольский часто встречались, то у Гришки дома, то у Марьи. Иногда Гришка жаловался Марье, что никак не может уговорить свою бабушку дать ему почитать какие-то рукописи. Марья немедленно удивлялась и задавала простой (как колумбово яйцо) вопрос:

– А что, без разрешения никак нельзя, потихонечку?

В ответ Гришка бешено хохотал.

Бабушка была профессором Московского университета, работала всю жизнь и обладала железной волей. Она отличалась какой-то фантастической работоспособностью и все время открывала для себя, семьи и студентов новые горизонты. Бабушка переписывалась с немалым количеством достойных, на ее взгляд, ученых. Но особенно уважала некоего эстонского академика. Академик имел трудно произносимую фамилию и такой же трудный характер.