Алана глубоко озадачил кибер-линчеватель, изображенный Кью в своем романе. Этот преступник, сорвавшийся с цепи в Лондоне и линчевавший своих жертв, оказался черным американским копом. Кибер-линчеватель убивал педофилов, и тут же появлялся рассказчик, одобряя это. Допуская расовую подоплёку линчевания, Алан считал совершенно невероятным, что черный американец может избрать такой способ расправы над педофилами. И вообще казалось неправдоподобным, что черный британский рассказчик в “Мертвечине” одобряет линчевания. Алан не понимал того, что пытался делать Кью, и находился в замешательстве. Он не знал, использует ли Кью иронию и двусмысленность, чтобы подорвать уверенность своих читателей в увековечивании белой буржуазной субъективности, или же повествование просто отражает авторскую неспособность избегнуть доминирующего кода. Тогда как двойное сознание не защищает тебя от этого кода, оно несомненно открывает для тебя различные перспективы, с помощью которых можно над этим размышлять.

За кофе Алан обсуждал “Глубоко под прикрытием: внедрение агента ФБР в радикальный андеграунд” Грила Пейна. Автор повествует о процессе, с помощью которого он обретает освобождение от чар своего работодателя и поэтому теряет ощущение собственной личности. Не имея никакого отношения к консерваторам или радикалам, Пейн становится заложником фортуны, его бросает из огня в полымя, и в итоге он лишается чувства своего "Я".[4]Алан рассматривал эту книгу как назидательную историю, предупреждение тем, кто хочет быть вовлечен в мрачные миры разведки и контрразведки. Как только он оплатил счет, мы рванули по Юнион Стрит для быстрого погружения в потребительский фетишизм. Я купила губную помаду и новую пару туфель. Затем затащила его в “Уотерстоун”, потому что хотела купить “Одинокую планету. Путеводитель по Исландии”. Постельное чтиво, которое могло отвлечь меня от занятий в колледже. Нас вышибли из магазина, прежде чем я смогла заплатить за покупку — продавец заметил, как Алан засовывает себе в ширинку порнографический роман. Когда нас выволакивали из здания, он неоднократно прошипел слово “библиомания”,

У Алана был рюкзак, полный книг, и, после того как я закончила со своими магазинами, мы устало побрели в “Старый Абердинский Книжный”. Владелец отсутствовал, так что Алан оставил книги его жене, договорившись с ней, что вернется на следующий день, когда будет в состоянии обсуждать цену. Мы прошествовали вниз к приморскому бульвару и выпили кофе в кафе “Инверснеки”, коротая время, пока Алан сможет забрать свою машину из ремонта. Боковое окно было разбито вором, который украл выпивку, оставленную на заднем сиденье. Я объявила, что чувствую себя как рассказчица в романе “Прощай, Джонни Фандерс” Тани Киндерсли. Он сказал, что бросил эту книгу на странице 13, где героиня описывала мужчину, соблазнившего ее, как политического активиста левее Ленина. Алан полагал, что работа писателей состоит в указании особенностей, а не в утверждениях общего характера. Он хотел знать, был ли обсуждаемый говнюк Бордигистом или соглашателем, предпочитал политику Розы Люксембург или Отто Рюле. Ленин атаковал все пролетарское окружение в “Детской болезни левизны в коммунизме” и Алан фыркнул, что, если уж говорить о том, что политические взгляды человека левее правореакционных, то надо подбирать для этого подходящие выражения.

Я защищала Киндерсли, говоря, что общий смысл ее романа заключался в его бессмысленности. Сама история не заслуживала описания: бедная маленькая богачка, играющая в плохую девчонку, у которой случается связь с полным неудачником. Кроме того, Киндерсли, очевидно, не рассчитывала, что читатели воспримут ее книгу серьезно. Кто может поверить в состоятельность персонажей, чьи музыкальные вкусы ограничиваются Джонни Фандерсом и Пинк Флойд среднего периода? Книга получилась игривой и ироничной. Не стоило говорить, что её чтение — бесполезная трата времени. “Прощай, Джонни Фандерс” была рассчитана на скучающих субъектов, индивидов, искавших новые способы расходовать свое время, стремившихся к комфортному прозябанию. Это была книга для печальных мудозвонов, считавших наркотики одновременно очаровательными и опасными. Алан не пытался опровергнуть эти заявления. Он посмотрел на часы и заплатил за наши каппучино. Направляясь в мастерскую за его машиной, мы обсуждали монстрообразных близнецов.

Я была разочарована, когда автомобиль Алана оказался “Фиестой”. Я рассчитывала на что-то более вызывающее. По крайней мере, мы благополучно добрались на ней до Стоунхевена, где Алан, по его словам, обнаружил фотографа, почитавшего за счастье делать хардкор-фото избранных клиентов. Я ожидала увидеть парня, но как выяснилось, Алан нанял женщину, чтобы заснять нас в порнографических позах. У Анджелы были татуировки и пирсинг, однако, снимая нас на резиновом водяном матрасе в ее подземной темнице, она напялила на себя мешковатую спортивную одежду. Выглядело все довольно клинически. Алан, казалось, забил на все. Я полагаю, что бытие порнозвезды отнюдь не является некой из ряда вон выходящей фантазией в нашем постмодернистском мире. Алан хотел выполнить со мной множество рутинных действий. Сосание, ебля и лизание. Он чрезвычайно возбудился, сидя на стуле вместе со мной, устроившейся у него на колене. Его член вставлен в мою пизду. Чистая порнография. Он настаивал, что эта поза должна быть заснята фронтально, должно быть видно всё, кроме трех четвертей его хуя внутри меня. Эта классическая вариация на гетеросексуальную тему стала предпоследним извратом этой сессии. На последнем снимке, достаточно предсказуемом, Алан кончал мне в лицо. Кульминация была забавной, но я не испытала оргазм.

Разделавшись со Стоунхевеном Алан повез меня назад в Абердин. В машине, а потом за легкой закуской в “Брассери Жерара” мы говорили о книгах. У него, казалось, занозой в мозгу засел Уильям Макгонагэлл. Алан прочитал “В Аббатстве нет убежища поэту: драматическая история Уильяма Макгонагэлла” Дэвида Филлипса, а также собрание сочинений этого шотландского альтернативного национального барда, и к тому времени знал о Макгонагэлле гораздо больше меня. Макгонагэлл писал вирши, считая себя равным Шекспиру и Бернсу. Он начинал как ткач, но, поскольку ему стала являться муза, 20 лет прожил в нищете, непреклонно следуя поэтическому зову. Над ним насмехались, когда он занимался своим ремеслом в Данди, его закидывали яйцами и гнилыми фруктами во время чтений. Макгонагэлла имел успех как шут — в конце концов его наняли читать вечерами в местном цирке, но каждый раз во время его выступлений происходили такие страшные беспорядки, что ему местный магистрат запретил ему появляться на публике.