– Об… – пыталась она.

Мама закрыла глаза, словно собиралась упасть в обморок от слабости. Мы с Августом наблюдали и ждали какого-то знака, что она снова здесь, что она вернулась; знака, что она пробудилась от своего великого сна, и я думаю, таким знаком стало то, как она упала в руки Лайла, а затем соскользнула на пол, цепляясь за человека, который спасал ей жизнь, и глядя на взволнованных мальчиков, которые верили, что он может это сделать. Мы обступили ее вокруг – она была похожа на упавшую птицу. И в укрытии из наших тел она прощебетала два слова.

– Обнимите меня… – прошептала она.

И мы все обняли ее так крепко, что могли бы слиться в скалу, если бы простояли так достаточно долго. Превратиться в алмаз.

Затем мама, шатаясь и цепляясь за Лайла, добралась до их спальни. Лайл закрыл за ними дверь. Мы с Августом тут же тихо вошли в комнату Лины, словно осторожно ступали по минному полю где-то в северовьетнамских джунглях, на родине дедушки и бабушки Дука Кванга. На полу среди клочьев волос валялись бумажные тарелки и объедки. В углу комнаты стоял ночной горшок. Небесно-голубые стены оказались покрыты небольшими дырами размером с мамины кулаки, и от этих дыр стекали полоски засохшей крови, словно рваные красные флаги, развевающиеся над полем битвы. Длинная коричневая полоса из засохшего дерьма, похожая на грунтовую дорогу в никуда, тянулась вдоль двух стен. И какой бы ни была битва, которую мама вела в этой маленькой спальне, мы знали – она только что выиграла ее.

Мою маму зовут Фрэнсис Белл.

Август и я молча стоим в яме. Проходит целая минута. Август в отчаянии сильно толкает меня в грудь.

– Прости, – говорю я.

Еще две минуты проходят в молчании.

– Спасибо, что принял удар на себя. Насчет того, чья это была идея.

Август пожимает плечами. Проходят следующие две минуты, и вонь совместно с жарой в этой выгребной яме терзают мою шею, мой нос и мое сознание. Мы смотрим в круг света, через дырку в деревяшке для задниц Лины и Аврелия Орликов.

– Думаешь, он вернется?

Пробуждение. Темнота. Лунный свет из окна спальни отражается от лица Августа. Он сидит возле моей нижней койки, вытирая мне пот со лба.

– Я тебя опять разбудил? – спрашиваю я.

Он слегка улыбается и кивает. Да, но это ладно.

– Опять тот же сон.

Август кивает. Я так и подумал.

– Волшебная машина.

Сон о волшебной машине, в котором мы с Августом сидим на коричневом виниловом заднем сиденье автомобиля «Холден Кингсвуд»[11] того же цвета, что и небесно-голубые стены в спальне Лины. Мы играем в «уголки» – кто кого зажмет в угол; пихаем друг друга и хохочем так сильно, что едва не писаем в штаны, а человек за рулем резко подает то влево, то вправо, въезжая в крутые повороты. Я опускаю окно со своей стороны, и ураганный ветер сносит меня вдоль сиденья прямо на Августа, прижимая его к противоположной двери. Я изо всех сил сопротивляюсь ветру, дующему в окно, высовываю голову и делаю открытие – мы летим по небу, а водитель этого таинственного транспортного средства ныряет и петляет через облака. Я поднимаю окно обратно, и все снаружи становится серым. Серость повсюду. «Просто дождевая туча», – говорит Август. Потому что в этом сне он разговаривает.

Потом за окном машины все становится серо-зеленым. Все снаружи серо-зеленое и мокрое. Затем стая лещей проплывает мимо моего окна, а машина проезжает заросли колышущихся морских папоротников. Мы едем не через дождевую тучу. Мы едем по дну океана. Водитель оборачивается, и я вижу, что это мой отец.

«Закройте глаза!» – говорит он.

Моего отца зовут Роберт Белл.

– Я умираю с голоду.

Август кивает. Лайл не задал нам трепку за то, что мы нашли его тайную комнату. Я жалею, что он так не сделал. Молчание еще хуже. Молчание и взгляды, полные разочарования. Я бы охотнее получил десять шлепков открытой ладонью по заднице, чем то чувство, что я становлюсь старше, слишком взрослым для шлепков по заднице и слишком старым для того, чтобы прокрадываться в тайные комнаты, о которых мне не положено было узнать; слишком старым, чтобы кричать о найденных пакетах с наркотиками в газонокосилках. Лайл вытащил нас из «бомболюка» после обеда, в молчании. Ему не пришлось говорить нам, куда идти. Мы отправились в нашу спальню из обыкновенного чувства здравого смысла. Ярость исходила от Лайла, как запах скверного одеколона. Наша комната была самым безопасным местом, наше тесное святилище, украшенное одиноким, давно выцветшим рекламным плакатом «Макдоналдса», демонстрирующим командные фото с однодневных соревнований по крикету на Кубок мира Бенсона и Хеджеса сезона 1982–1983 года между Австралией, Англией и Новой Зеландией; с пририсованным членом и яйцами, которые Август в качестве особой награды добавил на лоб Дэвида Гувера, стоящего в первом ряду «помми»[12]. Мы не получили ужин. Нам не сказали ни единого слова, так что мы просто отправились спать.

– Черт побери, я хочу что-нибудь поесть, – говорю я пару часов спустя.

На цыпочках в темноте я иду по коридору на кухню. Открываю холодильник, и из него льется свет. Тут есть начатая пачка ветчины для завтрака в пластиковой упаковке и банка бутербродного маргарина. Я закрываю дверь холодильника, разворачиваюсь к кладовке и натыкаюсь на Августа, уже раскладывающего четыре ломтя хлеба на разделочную доску на столе. Бутерброды с ветчиной и томатным соусом. Август пробирается к переднему окну в гостиной, чтобы взглянуть на луну. Он доходит до окна и тут же пригибается в паническом усилии не попасться кому-то на глаза.

– Что такое? – спрашиваю я. Он машет мне правой рукой, чтобы я присел. Я ныряю вниз и присоединяюсь к нему под окном. Он кивает наверх, поднимает брови. Выгляни. Только без резких движений. Я осторожно выглядываю над краем окна и осматриваю улицу. Уже за полночь. Лайл стоит снаружи на тротуаре, прислонившись к кирпичному забору у почтового ящика и покуривая свой красный «Уинфилд».

– Что он там делает?

Август пожимает плечами и тоже выглядывает рядом со мной, озадаченный. Лайл одет в свою плотную охотничью куртку, толстый шерстяной воротник поднят, защищая его шею от полуночного холода. Он выпускает сигаретный дым, который расплывается в темноте, похожий на серого призрака. Мы оба снова ныряем вниз и впиваемся в наши бутерброды. Август капает томатным соусом на ковер под окном.

– Соус, Гус! – показываю я.

Нам теперь ничего не разрешают есть над этим ковром, потому что Лайл и мама больше не употребляют наркотики и ухаживают за домом. Август убирает капли с ковра большим и указательным пальцами, а затем слизывает с них остатки красного соуса. Он плюет на красное пятно, оставшееся на ковре, и втирает его в ворс, но недостаточно для того, чтобы мама не заметила.