идти, но все же пошел по своей старой дороге — не бросил собирать тряпье. Только брать билеты ни за что больше не хотел Махамаджан; на приставания Яшки он крутил головой и говорил:

— Пусть берет другой, Махамаджан не хочет.

Яшка подсмеивался над старьевщиком:

— А может, твоя правильная судьба в третьем билетике?

— Нет, нет. Махамаджан знает свою судьбу. Аллах дал ему мешок и научил кричать: «Старье биром!» — и Махамаджан будет кричать.

— А если мне надо на хлеб, где я возьму, когда ты не хочешь брать билетики? — спрашивал Яшка.

— Махамаджан так даст, Махамаджан добрый.

Яшка все-таки решил сходить на Рыбную. Он шел и договаривался с Чернышом:

— Ваське на глаза попаду — на тебя вся надежда, выручай. Слышишь?

Черныш прыгал Яшке на грудь и пытался лизнуть в лицо.

— Хватай Ваську прямо за икры!

Рыбная шумела сильней, торговали не одним барахлом, а хлебом и мясом.

— Ждут, продажные души, выгоним все равно, — ворчал Яшка.

Здесь разбирали билетики ходко. Гимназисты, гимназистки, торговки — все загадывали про белых и про свою жизнь.

Ненавидел Яшка Рыбную, Георгиевскую, Воскресенскую, Проломную и другие богатые улицы, где жили торговцы и купцы. А все-таки кричать и кланяться богатым людям приходилось. Кланялся и попугай: у Ефима Спиридоныча учили его раскланиваться с богатыми, хорошо одетыми, с поклоном подавать им билетики, а бедным, оборванным выкидывать их нехотя, небрежно.

В большой толпе попугай повеселел, он прыгал, охорашивался.

— Счастье, счастье, которое кому на роду написано! — выкрикивал Яшка.

Сзади подкрался Васька.

— А, голубчик, вот и попался! — И он крепко обхватил Яшку. — Теперь посмотрим, как ты с Ефим Спиридонычем рассчитаешься. Не уйдешь!

— Пусти!

— Не артачься. Поехали на Суконную, поехали!.. — Васька потянул Яшку за собой.

— Черныш, возьми его!

Черныш кинулся на Ваську. Тот отскочил и закричал:

— Колька, Колька, иди! Поймал!

Прибежал Колька, и оба они накинулись на Яшку. Яшка отбивался только одной рукой, другая была занята клеткой и птичкой-счастьем. Черныш боролся с яростью. Но ему камнем раскровянили морду и зашибли ногу. Рыночные барахольщики и ребята обступили кругом и не вмешивались в драку.

— Ну, кто кого? Ну-ну! — подзуживали они.

Барахолка на Рыбной всегда любила поглазеть на драки и никогда не заступалась за обиженного — радовалась и хохотала только.

У Яшки вырвали клетку, самого его скрутили по рукам и хотели уже вести к дяденьке на расправу, как к толпе подошел красноармеец и крикнул:

— Что там? Дорогу! Расступись!

Толпа расступилась. Красноармеец глянул, узнал Ваську, Кольку и Яшку.

— Довольно! Вы, голубчики, со мной пойдете! — взял Ваську и Кольку за руки. — Яшка, за что они тебя?

Красноармейцем оказался Ханжа.

— Поворачивайся! — командовал он Ваське и Кольке. — Иди вперед. Не бежать — вот! — Ханжа показал револьвер. — Мордобойством заниматься?!

Вышли с рынка.

— За что… говоришь? — переспросил Ханжа Яшку.

— Ушел я от Ефимки и птичку унес.

— Молодец! Так и надо.

— Ханжа, пусти, не будем мы! — начали упрашивать Васька и Колька.

— Помалкивать. Пустить, чтобы вы мордобойство производили, буржую Ефимке служили.

— Не будем. Ведь жить надо… голод, сам знаешь.

— На чужой шкуре выезжать неладно. И старика Ефимку подберем, теперь не время только.

— Пусти, не будем, уйдем от Ефимки! — клялись ребята.

Подумал Ханжа.

— Ладно, уходите, только чтобы не трогать никого, и Яшку тоже. Правильно он поступает, по закону. Он работает, ему и птичка. Яшку и других не трогать. Узнаю, приду.

Васька и Колька бежали на Суконную и ругали по дороге Ханжу:

— У, рыжий дьявол… Он, пожалуй, и на Суконную придет.

— Ты, Ханжа, у красных теперь? — спрашивал Яшка. Он с завистью глядел на военную форму своего товарища и на револьвер.

— У красных, Яшка. И ты иди к нам!

— Возьмут? Мал я?

— Возьмут, дело найдется — на побегушки к котлу.

— Кормят они? Я наголодался и об одном все думаю — жрать. Никак не наемся.

— Хорошо кормят. Я там поговорю о тебе, может, и возьмут. Наш отряд на Арском поле стоит, в казармах.

— И револьвер мне дадут?

— Всем, и тебе, если примут… Ишь, белых ждут. Послушай — об этом только и говорят. Не хотят расставаться с капиталом.

— Красные дома у них хотят отнять?

— А что? Тебя, а таких рабочих, как ты, тысячи, в подвале оставят? Ясно, возьмут.

— Понимать ты, Ханжа, много стал.

— У нас каждый день митинги, к сознательному приучают… Есть дураки — берут? — спросил Ханжа про билетики.

— Теперь про белых загадывают.

— Гадай не гадай, а все по-нашему будет. Ну, товарищ, прощай! — Ханжа подал руку.

Яшка задержал его руку и сказал:

— Ефимку бы забрал ты, чего он ребят мучит и тебя порол.

— Не до него теперь. Если тебя поймают и обидят, ко мне беги, прямо на Арское.

— А белые придут?

— Не пустим, у нас одно решение: никому, кроме нас, не бывать!

Яшка торопился в свой подвал и радовался:

«Ишь, товарищем назвал. На равной ноге, выходит, стоим. Одинаковы, одна цена. А как он их револьвером-то пугнул!»

— Черныш, айда на Кабан, морду тебе окровянили — промою. Я им припомню, не спущу, когда у красных буду и получу револьвер.

Яшка спал в своем подвале, рядом с ним попугай и Черныш,