И споткнулась. Пальцы разжались. Книга свалилась на пол, больно ударив меня корешком по ноге. Но я боли почти не почувствовала. Я смотрела, не отрываясь, в окно, едва сдерживаясь, чтобы не заорать. А за окном, залитая багровым светом кровавой луны, стояла моя тетя.

Я смотрела на тетю Машу и не узнавала ее. Черное креповое платье, которое тетка приготовила себе на смерть, превратилось в лохмотья. Местами просто изорванное. Местами прогоревшее до дыр. И даже кое-где еще дымившееся. Чулок на тете не было. Увидев во что превратились ее босые ступни, я с трудом сглотнула. Хотя сначала мне показалось, что это просто свет от луны. Тетины ноги, сбитые в кровь, превратились в какие-то култышки. Но страшнее всего было тетино лицо с кровавыми провалами вырванных глаз. Я икнула и попятилась. А тетка подняла голову и приказала:

- А ну, стой!

У меня сразу ноги словно вмерзли в пол. Я дернулась пару раз. Но сдвинуться с места не смогла. И в ужасе посмотрела на родственницу. А тетка только головой покачала:

- Разочаровала ты меня, племянница. Мало того, что обычной уродилась, без капли дара. Так еще и с чистильщиком спуталась. Ты что ж, дуреха, думаешь, он тебя любит? Да как бы не так! Использует он тебя! А как изведет всех моих сестер, так в лучшем случае бросит. А то и прибьет за ненадобностью! Чтоб уж наверняка весь наш род извести! Дура! Зря Толька за тебя жизнь отдал! Зря я все пожертвовала, чтоб тебя, полоумную, защитить! Все зря!

Я в ужасе молчала, чувствуя, как бешено колотится сердце. Очень хотелось спросить, что тетя имеет ввиду. Но я зык во рту был словно чужой. А губы будто срослись вместе.

А тетка постояла еще немного, неодобрительно покачивая головой. Как будто что-то обдумывала. А потом вдруг шагнула к окну, подняв почерневшую, скрюченную руку:

- Не достойна ты, Анька, моего дара. Моей жертвы! Отдавай его назад! Отдавай мои глаза!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Что у меня требуют, я осознала только спустя три удара сердца. А когда все-таки осознала, то заорала не своим голосом, пытаясь оторвать примерзшие к полу ноги…

… и подскочила на кровати, захлебываясь собственным криком.

С минуту, наверное, я сидела на кровати не двигаясь. Тупо пялясь в одну точку на противоположной стене. Прижав руку к груди. Слушая, как постепенно успокаивается бухающее, как паровой молот, сердце. Значит, это всего лишь сон. Я воровато покосилась на закрытую дверь, ведущую в тетину комнату. Взгляд зацепился за настенные часы. Половина первого. Самое бесовское время. Как говорила тетя.

Немного придя в себя и окончательно успокоившись, я прошлепала на кухню. Нагрела себе в ковшике молока. Бросила туда ложечку меда. А потом долго сидела у стола, скорчившись, и обхватив руками старую выщербленную чашку в бледно голубой горошек.

Странный сон. И жуткий. К чему бы это? Что имела ввиду тетя? Ведь она совершенно точно говорила об отчиме. А о каком даре, которого я якобы лишена, идет речь? Чем таким и когда пожертвовала ради меня тетя? Вопросы. Одни вопросы. И не спросишь ни у кого. А то еще чего доброго за чокнутую примут.

Единственное, что более или менее было понятно, это чистильщик. Тетя слишком явно имела ввиду Олега. Но почему чистильщик? Что он чистит?

Неожиданно мои взбаламученные мысли и ночную тишину прорезал громкий, как выстрел, треск. Такой звук издавали пластиковые бутылки, вкопанные в землю под окном в качестве бордюра. Я подскочила и замерла. Во дворе кто-то был.

***

Всю ночь до самого рассвета я не сомкнула глаз, чутко прислушиваясь к происходящему за стенами дома. Не знаю, что со мной случилось. Виноват ли был приснившийся кошмар. Или происшествие с фонариком по пути домой. Но я никак не могла успокоиться. Мне чудилось, что вокруг дома бродит опасное жуткое существо. Не зверь. Не бандит. Существо. Несущее неведомую, но серьезную угрозу. Тревога, стальными обручами сжимавшая мою грудную клетку, не давала спокойно дышать. А сердце колотилось о ребра, как безумное. И это, несмотря на то, что до утра единственным слышимым звуком было мерное тиканье настенных часов.

Из дому я рискнула выйти только с восходом солнца. Благо, что на работу было не нужно.

Дождавшись, когда за окном станет совсем светло, я оделась и обулась. Взяла в руки чугунную кочергу, которую мы с теткой держали в углу у входной двери именно в качестве оружия. И распахнула входную дверь.

Странно было видеть после вчерашней хмурой серости и ночного полнолуния огромный, чистый и яркий солнечный диск. Солнце просто слепило глаза. Я чуть прищурилась и поняла, что это ненадолго. Чуть выше выкатившегося солнца клубились свинцовые тучи. Значит, опять будет пасмурно. Я обвела взглядом двор. Узкие дорожки, мощеные бытым ракушняком. Старое абрикосовое дерево, давно сбросившее всю свою листву на зиму. Голые плети винограда. Ощерившиеся колючками розовые кусты с остатками листвы и замершими бутонами по обе стороны от крыльца. Вроде, все, как и было. Но не могло же мне примерещиться? Или могло? Способ узнать был только один – посмотреть на бутылочный бордюр под окном кухни.  Настороженно держа кочергу наизготовку, я нехотя повернула направо и поплелась изучать улики.

Пару лет назад мне вдруг остро захотелось разбить под окном кухни цветочную клумбу. Денег особо не было. Поэтому в качестве бордюра я своими руками вкопала в землю вверх донышком не один десяток одинаковых пластиковых бутылок зеленого цвета. Смотрелось интересно. Даже зимой. Когда бутылки были единственной зеленью в нашем дворе.

А теперь одна из бутылок была предательски смята. Как раз напротив кухонного окна. Там, где на нее наступила нога чужака, пытавшегося что-то рассмотреть сквозь плотную кухонную занавеску. У меня на миг остановилось сердце.

Чужих на нашей улочке не было никогда. Сюда невозможно было забрести нечаянно. Слишком уж непривлекательной была местность. К тому же, прохода дальше не было. Фактически, тупик. И если кто-то топтался у меня во дворе, значит, пришел с какой-то определенной целью. Красть у меня нечего. И это видно еще с улицы. Старый дом с позеленевшей от времени шиферной крышей и потрепанными временем и непогодой стенами говорил сам за себя. Здесь самая большая ценность – это моя жизнь.

От пришедшей в голову мысли сердце запнулось, наверное, в миллионный раз за сегодняшнее утро. Рука сама собой схватилась за шею. Меня охватил ужас. Неповоротливые от лютого недосыпа мысли вяло ворочались в голове. И я никак не могла сообразить, что же мне делать дальше.