— Они меня обманули! — с негодованием взревел тот. — От меня они получили трех взрослых негров. В Порт-Рояле или Бриджтауне мне бы дали по восемь фунтов за каждого, а что я получил? Скажу тебе, Криспин, это последний раз, когда я торговал с испанцами, будь они прокляты. С тех пор я продаю свой груз только в английских колониях.

Капитан Барбикан вынул трубку изо рта и как раз собирался вставить какое-нибудь уместное замечание, но Франсис опередила его. Она вскочила: ее щеки пылали, а голубые глаза светились гневом.

— Работорговля! — Она буквально плюнула этим словом в удивленного капитана Адамса. — И вы занимаетесь этим отвратительным ремеслом, продавая таких же людей, как вы, в рабство! Вы забираете их из домов, обрекая на рабство и муку, торгуете людьми, словно они скот…

— Фрэнсис! — Капитан говорил резко, тон его голоса выдавал смесь укора и предупреждения, но вместо того, чтобы прекратить словесный поток, его окрик лишь направил его против него же самого.

— И вы знали! — закричала она обвинительно. — Вы знали, что это за корабль, еще до того, как посадили нас на него. Неужели вы думаете, что я не предпочла…

Поток слов резко оборвался в сдавленном крике, когда капитан Барбикан ударил ее по губам.

Удар был не сильный, но возымел желаемый результат. Ее разгневанная речь прекратилась так внезапно, словно ее отрезали ножом, и она опустилась назад в кресло, прижимая тыльную сторону руки к губам и смотря на него, не веря своим глазам.

— Дерзкий щенок! — нежно проговорил он. — Кто дал тебе право обсуждать мои действия или действия моих друзей? — Криспин взглянул на Адамса: — Прошу прощения, Том. Этот ребенок всегда был любимчиком отца, его баловали намного больше, чем могло пойти ему на пользу. Что ж, время потворства прошло. Он научится дисциплине, и научится ей прямо сейчас. — Вставая, он взял Франсис за руку и рывком поднял ее на ноги. — А ну, отправляйся в свою каюту, щенок!

Он вытолкал ее из каюты впереди себя, и, когда за ними закрылась дверь, капитан Адамс утробно хихикнул.

— В этом мальчике больше характера, чем я думал, — заметил он. — Но ему придется не сладко, продолжай он себя вести с Криспином Барбиканом подобным образом. — Он взглянул на Джонатана, побледневшего и молча смотрящего в стол, и дружелюбно прибавил: — Не надо огорчаться, мой мальчик. Порка не принесет твоему брату никакого вреда.

Маркиз слабо улыбнулся, но не ответил. Он не думал, что капитан станет бить Франсис, он знал, что только необходимость могла заставить его вообще поднять на нее руку, и сейчас в первый раз в жизни он не испытывал к ней ни малейшего сочувствия.

Франсис же, смотря на Криспина в своей каюте из противоположного угла, отнюдь не разделяла уверенности брата в собственной неприкосновенности. Лицо пирата было мрачнее тучи, а выражение его глаз пугало ее, хотя в тот момент ни за что на свете она не показала бы ему своего страха.

— Неужели вы никогда так и не научитесь осторожности? — наконец вымолвил он, и голос его хлестал как бич, хотя и был тихий. — А теперь послушайте меня, леди Франсис. Я терпел ваши капризы и настроения на прошлой неделе потому, что находил им достаточное оправдание, и потому, что, когда я взялся защищать вас, я полагал, что это не займет много времени. Теперь же мы вынуждены быть вместе многие недели, и я покажу вам, кто здесь главный. Если бы ваш брат повел себя в той каюте так же, как и вы, я бы выпорол его хлыстом.

— Нисколько не сомневаюсь, — презрительно отозвалась она. — Удивляюсь, почему вы только не сделали этого со мной, пират!

— До сих пор я еще никогда не порол женщину, Франсис, хотя, Бог тому свидетель, соблазн велик. Но будет достаточным, я полагаю, сделать для вас ясными последствия раскрытия вашей тайны, как это чуть не случилось сегодня. Это невольничий корабль, а люди, которые занимаются работорговлей, не лучше столь презираемых вами пиратов. Если вы выдадите себя, я вряд ли смогу защитить вас от последствий вашего безрассудства. — Он смолк, сардонически оглядывая ее. — Вы поняли меня или мне стоит выражаться более откровенно?

Франсис кивнула. Она побледнела, и все ее негодование улетучилось.

— Я поняла, — пробормотала она. — Я не знала… Я думала…

— Вы думали, что, заставив вас вырядиться в мужскую одежду, я хотел только унизить вас, — перебил он ее. — Вы ошибались.

Лорд Генри Крейл сидел перед бушующим в камине огнем в своей спальне и гневно смотрел на прыгающие языки пламени. Сегодня наконец-то завершилось его утомительное путешествие из Бристоля в Лондон, но холод и сырость затянувшейся зимы успели пробрать его до мозга костей; старые шрамы заныли, любое движение требовало усилий. И все же раздражавший его дискомфорт был скорее душевным, чем физическим, а морщины, исчертившие лоб, объяснялись не только болью. От мрачных мыслей его отвлекла распахнувшаяся дверь, и, раздраженно оглянувшись, он увидел, что вошедшим оказался его наследник и единственный ребенок, Гидеон, которого он не видел уже больше двух месяцев.

Природа одарила Гидеона Крейла лицом удивительной красоты и прокляла его уродством, которое были не в силах скрыть никакие новомодные украшения и наряды. Он был горбат, и оттого это бледное и совершенное лицо с обрамляющими его черными кудрями, увенчивающее уродливое тело, иногда казалось неописуемо злым. Гидеону исполнилось двадцать семь лет, но, глядя на него, невозможно было определить возраст, ему вполне можно было дать от двадцати до пятидесяти: все его манеры поведения отличались некоторой угловатостью, одновременно и притягательной, и отталкивающей. Только глаза Гидеона, большие, темные и яркие, свидетельствовали о беспокойном и амбициозном духе. Он медленно подошел и встал перед огнем.

— Наконец-то вы вернулись, — сказал сын. Голос его был низкий и удивительно выразительный; такой голос, услышанный раз, вечно будет звенеть в памяти. — Я уже начал терять надежду.

— Дороги превратились в сущее болото, — кисло отозвался отец. — Кроме того, я занимался нашими делами.

— И я, дорогой отец, и я, — с мягкостью проговорил Гидеон. — Мы преданы интересам наших молодых родственников, не правда ли?

Лорд Генри издал приглушенный звук и на мгновение, казалось, потерял дар речи. Гидеон пристально взглянул на него и задумчиво продолжал:

— Во время вашего отсутствия я постарался убедить короля в неуместности вверения этих детей под опеку графа Ларчвуда, который, в конце концов, относительно дальний родственник, тогда как мы, столь тесно связанные с ними кровными узами, с радостью приняли бы их у себя. Я заметил, что Ларчвуд в настоящее время полностью занят выходками собственного сына. Но я забываю — вы же ничего не слышали об этом! Должен вам сказать, что молодой Маунтхит — приятный юноша, но еще неоперившийся — до безумия влюблен в некую актрису и был настолько опрометчив, что предложил ей сочетаться браком. Вполне ненужная процедура: он мог наслаждаться ее благосклонностью, как, кстати, и многие другие, и без этого. Нет нужды говорить, однако девица, хотя и будучи удивлена, быстренько уразумела все преимущества подобного брака, и теперь Ларчвуд стоит перед перспективой принять в семью одну из наиболее пресловутых проституток Лондона. Ему можно только посочувствовать, и не стоит и думать о том, что в такой момент он с радостью примет на себя дополнительную ответственность в виде заботы о мальчике и девочке, что я и сказал королю. — Он вздохнул. — Милый Чарльз! Такой разумный человек! Он согласился, что справедливее будет, если дети попадут к их кровному протектору — то есть к вам.