– Пришли, – выдохнула я.

– Ух ты! Вот это да! – воскликнул Антон.

– Бросай велик! Побежали!

Мы, побросав свои велосипеды, буквально кубарем скатились вниз. По инерции ноги еще какое-то время бежали впереди нас. И этого запала нам хватило как раз, чтобы добежать до башни. Вблизи было видно, как местами с ее стальных боков была содрана светло-серая краска, а конец ее лестницы свободно болтался в воздухе. Я ухватилась за ее нижний прут и ловко подтянула ноги к животу.

– Ты что делаешь? – округлив глаза, вскрикнул Антон.

– Как что? Лезу наверх.

– Ты с ума сошла – это же высоко! Слезай!

Он подпрыгнул и, схватившись за прут одной рукой, второй потянул меня за край футболки.

– Отпусти – порвешь! – возмутилась я и стала карабкаться выше.

Антон выпустил из рук скомканную ткань и спрыгнул на землю. Он сел на траву и задрал голову кверху с видом совершенного изумления и даже страха. Мои цепкие руки потянули меня вверх, а ноги зашагали вслед за ними. Когда я остановилась, чтобы оглядеться, я уже была в каких-то полутора метрах от крышки бака, венчающего башню. Антон сидел все на том же месте, где я его оставила, и, оттенив рукой лоб, всматривался в небо с выражением панического ужаса.

– Ка-тя! – во весь голос крикнул он. – Пожалуйста, спускайся!

– Да, ты что?! Это то, ради чего мы сюда ехали. Полезай ко мне!

– Я не могу! Я…

– Что ты?! – вопросительно выкрикнула я и подумала: “Ну, давай, девчонка, признавайся, что струсил”.

– Я … – медлил он, – боюсь высоты!

– Я тоже боюсь, – надрываясь, крикнула я.

– Чего ты боишься?! Ты же уже влезла туда!

– “Сейчас или никогда”, – подумала я.

В висках вдруг сильно застучало, и я почувствовала, как увлажнились мои ладони.

– “Соберись, не хватало еще свалиться отсюда!”

– Тебя!

– Что говоришь? – переспросил Антон.

– Я говорю, те-бя бо-юсь! – что есть мочи прокричала я и услышала, как мое смелое признание вернулось ко мне эхом.

Сказав это, я тут же пожалела. Я вскинула голову и с еще большей прытью продолжила карабкаться выше. Признаться честно, я тоже немного боялась высоты, но волнение и стыд за сказанные слова, как сорвавшиеся с цепи псы, гнали меня наверх, где, мне казалось, я смогу укрыться.

– Главное – не смотреть вниз, не смотреть на него, – нашептывала я себе, когда уже влезала на крышу башни.

Покатая крыша была обнесена металлическим ограждением, что придавало ей вид огромного круглого балкона. Встав с колен, я обогнула площадку с люком для воды и остановилась, чтобы перевести дух.

Позапрошлым летом, таким же ранним утром дед привез меня сюда на большом самосвале. Всю дорогу я проспала в кабине, укрытая его старой телогрейкой, а когда проснулась, то первое, что увидела, была водонапорная башня в рассветных лучах. Я помню, как долго не могла понять, снится ли мне это или происходит на самом деле, насколько сильным было мое впечатление. Пока дед грузил сено в кузов ЗИЛа, я влезла на эту башню – за что, кстати, потом крепко получила. Открытие, которое я сделала там, наверху, навсегда запечатлелось в моей памяти, как одно из самых ярких воспоминаний моего детства.

“Лес не такой уж и бескрайний, и вон там, у дороги, за ним уже виднеются поля – размышляла тогда я. – И зря пугал меня дед, когда говорил, что сена в этом году целое море – всего-то несколько узких бороздок. И самосвал его – совсем игрушечный. Однажды я все-таки смогу провернуть его руль. Да, и сам-то дед не высок и не так уж и крепок”.

Я стояла на водонапорной башне, а под моими ногами лежал целый мир. Он очень походил на мой, но в сравнении с ним был больше и как-то значительней. В моем мире дед был сильным и здоровым, самосвал большим и упрямым, а лес безграничным, но оттуда, с высоты, все выглядело иначе. Какие-то другие, непонятные пока мне, законы не просто делали все внизу ничтожно малым, но делали саму меня как будто больше, заставляли видеть дальше всего того, что было до того момента моей жизнью. “Наверно, так и меняется мир, когда ты взрослеешь, – думала я. Мы проживаем день за днем и ступенька за ступенькой поднимаемся к вершине, туда, откуда жизнь наша становится видна как на ладони и понятна. Должно быть где-то здесь, высоко над землей, в прозрачной рассветной дымке и хранятся важные тайны, которые мне еще только предстоит открыть”.

После того случая не было, пожалуй, ни дня, чтобы мысленно я не пыталась вернуться на ту башню. В мельчайших подробностях я помнила краски окружающего меня тогда дикого великолепия, прохладные запахи утренней свежести и покалывающее ощущение ветра на коже. Снова и снова возвращали меня мои воспоминания на ту высокую вертикаль, по которой со временем я научилась взбираться еще выше. Так и начались мои воображаемые полеты, скоростью которых я разгоняла тихоход своих ленивых дней.

Вдруг позади я услышала, как что-то хлопнуло о крышу башни, и еле заметная вибрация мелкой дрожью прошлась по моим ногам. Я обернулась. Обморочно-бледный с испуганными глазами Антон стоял на краю крыши, вцепившись в поручень ограждения. Я подалась в его сторону.

– Стой где стоишь! Я сам! – успел остановить меня он.

Я замерла на месте и стала наблюдать, как Антон с осторожностью канатоходца, выверяя каждый шаг, двигался то ли навстречу мне, вопреки своему страху, то ли навстречу своему страху, наперекор мне. Я торжествовала.

– Смотри – я больше не боюсь, и ты не бойся, – приблизившись, прошептал он возле самого моего уха, и я почувствовала на коже его сбивчивое дыхание.

Судорожно он схватил мою руку и сжал ее так сильно, что я зажмурилась и прикусила губу. В глазах потемнело, и все чувства срослись в одно острое звериное чутье. Без труда я могла слышать биение его сердца и чуять сладкий запах его пота. От его тела исходило приятное влажное тепло, подобное тому, которое благодарно отдает после вымоленного короткого дождя измученная зноем земля. Его горячая ладонь опустилась на мой рот, и на губах я почувствовала привкус соли и ржавого металла. Горло удушливо сдавило внезапным предчувствием близости, и я открыла рот, чтобы глотнуть воздуха. Собрав влагу с моих губ его ладонь скользнула по подбородку и отпечатала свою волю на моей груди. Мгновенье – и его рот накрыл мой.

У меня есть одно занимательное наблюдение. Когда я думаю о своем первом поцелуе, то всегда представляю себе нечто большое неизбежное и абсолютно необходимое. Я представляю дождь. Летний дождь, который настигает неожиданно посреди пустынной улицы, где даже негде укрыться. Сухой и теплый, ты пытаешься спрятаться, бежать или на время вставать под козырьки автобусных остановок, но дождь все равно пробирается внутрь – за ворот твоей футболки, за пояс твоих джинсов, сквозь твою обувь – к коже. Становится неуютно и зябко, но ты все еще продолжаешь хранить в сердце надежду спастись и просохнуть, пока не обнаруживаешь, что промок до нитки. В этот самый момент случается то, что я сравниваю с первым поцелуем – ты сдаешься и уступаешь. Смирившись, ты выходишь из своего укрытия и спокойно, как ни в чем на бывало, идешь до дома под проливным дождем. Ты безразлично ступаешь в глубокие лужи, с умиротворенным видом ждешь зеленого света на перекрестке и не сторонишься проходящих мимо машин. В этот самый момент принятия ты по-настоящему чувствуешь себя счастливым. Счастливым и мокрым.