Всегда случалось так, что у кого-то пустовала квартира, и наша компания перемещалась в декорации, более подходящие для любострастий. Интерьеры квартир этих полковничьих сынов, как выставка достижений народного хозяйства, изобиловали диковинными вещицами. Я давно привыкла к тому, что недра российских квартир хранили гораздо больше информации о роде занятий и местах работы их жителей, чем их трудовые книжки, но с этими квартирами все обстояло иначе.

Стандартные советские квартиры до самого потолка были плотно набиты мебелью и современной техникой. Каждый телевизор здесь был коронован видеомагнитофоном, а с полок шкафов огромными черными глазищами на нас таращились динамики аудио проигрывателей и музыкальных центров. На кухнях, казалось, все время кто-то невидимый готовил, мыл и стирал. Ощущение было такое, что бетонные стены этого городка охраняли не военные государственные секреты, а несметные богатства его обитателей.

Сценарий был один и тот же – мне указывали на полки с видеокассетами и проводили короткий инструктаж по управлению видеомагнитофоном, после чего все расходились по комнатам. В то лето я открыла для себя романтичных Модерн Толкинг, совершенно инопланетного Майкла Джексона и моих абсолютных любимчиков – группу Металлика. Я пересмотрела всего “Тома и Джерри” и “Чиппа и Дейла”, но особенно я любила фильмы ужасов, и “Кашмары на улице Вязов” и “Живая мертвечина” сделались моими фаворитами. У некоторых мальчишек в силу современных взглядов и свободных нравов их родителей в видео коллекциях попадались весьма занятные экземпляры, типа “Греческой смаковницы” и “9 с ½ недель”, а иногда и целые серии интригующих фильмов, например, Тинто Брасса.

Вскоре хлопанье дверей начинало перемежаться щелканьем дверных замков ванных комнат, и через какое-то время ко мне выходила изнеженная и утомленная Элен. Всегда шумная и взбалмошная в те предрассветные часы она сама, как бессонное летнее утро, была тиха. Войдя в комнату, она неслышно садилась возле меня и с каким-то мурчанием в голосе говорила: “Пойдем, Кэт, домой – уже поздно”.

– Не поздно, а рано. Сейчас четыре утра, – часто подшучивала я над ней.

А она обнимала меня за тощие плечи и, убирая прядь волос с моего лба, добавляла едва слышно: “Нет, Кэт, уже поздно, слишком поздно”, – и мне делалось жутко.

Многое из того, что говорила Элен было где-то и когда-то подслушано за героями низкопробных сериалов, но только она умела употребить эти слова так, что, как повторная запись поверх не затертой пленки, они накладывались на песню ее жизни, приводя гармонию смыслов к пугающим диссонансам.

– Ты давно здесь загораешь? – спросила Элен, выкатив обмотанный изолентой обруч из багажника.

– Пару недель, – ответила я и взвалила себе на спину пакет с ее вещам.

– Почему ты мне ничего не сказала? Я бы сразу примчала!

– Как? Телефона у бабушки нет. Почтовым голубем?

– Как нет? А у соседей?

– У каких соседей? – недоумевающе спросила я.

– Как у каких? У которых еще лошадь есть такая… замученная. Бабушка иногда звонит нам от них.

– Ха-ха, – рассмеялась я, – я и не знала, что у них есть телефон. А лошадь у них, Элен, не замученная, она просто старая.

– Это одно и то же, Кэт. В любом случае несчастная. Я бы такой быть не хотела.

– Какой? Замученной или старой? – весело переспросила я.

– Несчастной, глупенькая! – воскликнула Элен.

Я стряхнула с себя сандалии и стала взбираться по крыльцу в дом. Элен задержалась на какое-то время у порога, видимо, рассматривая меня, а потом сказала:

– Кэт, я скучала по тебе.

– И я по тебе, Элен, – ответила я ей из темных сеней.

Это была чистая правда – Элен я любила. Я могла не терпеть ее жеманства и глупого кокетства, фривольностей в поведении или того хуже подлостей и мелких гадостей, которыми она время от времени заряжала воздух наших отношений, но я не могла не любить ее. Чувство это было настолько безусловным и безграничным, что временами мне казалось, в нем было что-то от божественного и всепрощающего начала. Я оправдывала и поддерживала все ее безумства, готова была пуститься с ней во все тяжкие, а однажды даже крепко побила одного деревенского олуха, назвавшего ее шалавой, когда она после купания на виду у всех переоделась в сухое.

Мы вошли в дом. Дядя Жора, как по команде “смирно”, соскочил со стула, расправил плечи и плотно прижал руки к лампасам красного трико.

– Вольно! – четко и громко скомандовала я и, свалив у порога вещи, побежала в кухню.

– Катька! Сто лет, сто зим! Как вымахала-то! – гремел дядя Жора своим басом и крепко меня обнимал.

– Как жизнь, товарищ прапорщик?

– Да, какая жизнь? Служба! – ответил он и снова сел.

– Разведка донесла – Вы в отпуске?

– Да, одну недельку дали. Уже догуливаю. Покой нам только снится!

– Как нога? Лучше? – поинтересовалась я, вспомнив, что недавно он перенес операцию на коленном суставе.

– Пуля навылет прошла! Зажило все, как на собаке!

Он снова рассмеялся низким рокотом с хрипотцой, и на его широком добром лице проступила деревенская простота.

– Кать, ехать пора. Я ведь только на минутку – Ленку завезти, – сказал он и хлопнул себя по красным круглым коленям. – Ты знаешь, на Ленку надеги никакой, так что оставляю ее на тебя.

– Да-да, дядя Жор, не переживай, – ответила я и потупилась.

– Если надо че – ну, ты же ее знаешь – “это не ем, то не ем” – я бабушке деньжат немного оставил, так что вы на полном…

– Госообеспечении! Знаю, знаю, – перебила я его и махнула рукой.

– Молодчина! Так держать!

В это время в кухню вошла бабушка. Я затаила дыхание.

– Смеешься? – сурово спросила она. – А я тебя с утра обыскалась! Где ты была, окаянная?

– Я ведь записку на столе оставила, – робко ответила я.

– А, этот огрызок?! Если бы Георгий его не заметил, так и выбросила бы. Куда ездила?

– На дальние пашни.

– Куда? Это за колхоз что ли? – удивилась она.

– Да, поэтому я и уехала рано.

– На кой леший ты туда ездила?

Допрос явно затягивался, и я решилась на применение слезоточивого газа.

– Последний раз мы туда ездили вместе с дедом, – с трудом выдавила я.

В ту же секунду бабушка стихла и, отвернувшись к печи, засопела.

– Ну ладно-ладно, мам, – вмешался в разговор дядя Жора.

Он встал и, подойдя к бабушке, обнял ее. Каждый из нас замолчал о чем-то своем и стал думать об одном.

– Пап, а ты взял мой надувной круг? – разрядила атмосферу снова вошедшая в дом Элен.

– Не знаю, вроде взял. В багажнике смотрела?