В таком случае знай, что мне безразлично, что ты об этом думаешь. Я приняла твердое решение.

Я стану актрисой.

И никто не может помешать мне в этом.

Я знаю, у меня есть свои пороки и недостатки. Моя эгоцентричность, например.

Но это, если хочешь знать, не имеет никакого отношения к театру.

Скорее наоборот. Из-за того, что актер все время стремится проникнуть в мысли и чувства других людей, вжиться в свои роли, он забывает о себе. Во всяком случае, если он серьезно относится к своей профессии. А я к ней отношусь серьезно.

Ты могла бы оказать мне неоценимую помощь, если бы, вместо того чтобы понапрасну пинать меня, появлялась тогда, когда я действительно в тебе нуждаюсь. Как недавно в случае с мамой. Тогда тебе нужно было вмешаться.

Я во всем обвиняю маму. Ты это заметила? Я, к своему собственному прискорбию, не могу простить ее за то, что она бросила меня одну. Я вижу в ней только недостатки. И никаких достоинств. Я полна ненависти и ужасно несправедлива к ней.

Если уж быть до конца честной, то последние месяцы вся наша жизнь только и вертелась вокруг меня да моих проблем. Вокруг театра и актерского мастерства. Ни о чем другом мы не говорили. Я никогда не интересовалась ее проблемами. Не спрашивала, о чем она думает и чего хочет. А только и талдычила, что о своем театре.

И слишком надоела маме. Теперь я это понимаю. В том, что мама оставила нас, виновата только я. Она просто-напросто больше не смогла выносить меня.

Мама желала мне добра. И делала все для того, чтобы помочь мне. Я же принимала это за подлинный интерес к моему делу.

Но теперь я понимаю, что ошибалась. Мама никогда не интересовалась театром. Она только делала вид, что интересуется.

Другими словами, жертвовала собой ради меня. Может, для того, чтобы искупить свою вину передо мной. Но я не унималась, и она не выдержала. По-видимому, так оно и было. Иначе я никак не могу объяснить ее бегство.

А это и было настоящее бегство! По-другому и не назовешь ее поспешный отъезд.

Сейчас она наверняка раскаивается, мучается угрызениями совести и считает это своим очередным падением. Мне жаль ее.

Поэтому мой успех в театре так важен. Не только для меня. Мамино самопожертвование не должно оказаться напрасным.

Может, послать ей газетную рецензию? Думаешь, она обрадуется? Или сочтет это хвастовством? Желанием доказать свою правоту?

Ведь она сейчас – «Лидия Стеншерна». Мне не следует этого забывать.

Как бы то ни было, мы решили продолжать наши занятия в театральной школе. Несмотря на войну. Все студенты в этом единодушны. Нам нечего стыдиться. Мы тоже необходимы. Наша профессия вовсе не так маловажна. Поэтому ничто не сможет помешать мне!

Особенно ты, Сага! И особенно я сама.

Твоя К.»

Нет, так не пойдет. В доме нужно срочно натопить. Дрова в подвале. Надо только подняться с ними по лестнице.

Каролина подходит к окну. Может, Давид… Но его уже нет. Как это на него похоже – именно тогда, когда он наконец-то понадобился…

Придется спуститься самой. Не так уж это и трудно.

Ну вот, теперь лучше. Стоит только взяться за дело…

Но никаких гостей сегодня не будет. День рождения она отметит в одиночестве.

На раскаленной печи зашумел чайник.

Как здесь стало тепло и уютно!

В комнате в кафельной печи жарко горит огонь.

Каролина бросает на пол подушку и, сев перед огнем, протягивает к нему ноги, шевелит пальцами, которые тут же розовеют от тепла.

Просто замечательно!

В кои-то веки внутри нее тишина и свобода.

Ни слов. Ни мыслей.

Только тишина…

Давид, кажется, вконец отчаялся. Его ухаживания поистине действуют Каролине на нервы. Он перестал торчать на улице под ее окнами. Видимо, понял, что это ни к чему не приведет. Но он принялся шпионить за ней, а это ничуть не лучше!

Когда он стоял там, на углу улицы, Каролина хотя бы знала, где он находится, и могла избежать встречи с ним. Из ее дома можно выйти на прилегающую улицу, если пересечь двор, пройти через домик во дворе и через задний двор.

К несчастью, Давид скоро это обнаружил и теперь появляется где угодно. И когда угодно. Она просто не может никуда пойти, не встретив его.

Как это ему удается, она не в силах понять. Можно подумать, что он вездесущ.

ОТВЕРГНУТЫЙ[3]

СЦЕНА ВТОРАЯ

Пустынная улица. На одной стороне – высокие ворота с чугунной калиткой. Калитка распахнута, за ней виднеется задний двор.

Спускаются сумерки. В окнах домов загораются огни. И на улицах тоже. Фонарщик, одетый в черное, идет зигзагом от фонаря к фонарю, зажигая их. Тихо падает легкий снежок.

На втором этаже в темном окне парадного мелькает бледное лицо. Это Давид.

В то же мгновение, когда его лицо проступает из темноты, через двор к воротам быстро пробегает девушка – Каролина. Под снегом – корка льда. Каролина беспокойно оглядывается и, поскользнувшись, едва не падает, но удерживается на ногах. У ворот она замедляет шаг и, крадучись, осторожно пробирается вперед. Очевидно, она не хочет быть замеченной.

По обе стороны ворот расположены двери жилого дома. Когда Каролина проходит мимо, одна из дверей открывается, и оттуда выходит Давид. Каролина вздрагивает, на минуту останавливается, затем пытается пройти мимо.

Но Давид преграждает ей путь. Разыгрывается немая сцена, в которой Каролина отступает то в одну, то в другую сторону, но Давид предугадывает каждое ее движение и не дает пройти. Терпению Каролины приходит конец.

К. (решительно). Пусти! Мне это начинает надоедать.

Д. (умоляюще). Ты можешь меня выслушать?

К. Нет, не могу.

Д. Только одну секунду?

К. Ты что, не понимаешь, что ведешь себя глупо? Дай пройти.

Д. Если я выгляжу глупо в твоих глазах, то в этом не моя вина.

К. (недовольно). Неужели? А чья? Не моя же!

Д. Ты ведь не знаешь, что я хочу тебе сказать.

К. И знать не хочу. Я уже все от тебя слышала! Понял? Давным-давно!

Каролина нетерпеливо переступает с ноги на ногу, оглядывается по сторонам в поисках возможности улизнуть. Но Давид не спускает с нее глаз.

Д. (печально, с укоризной). Как ты можешь говорить, что все слышала от кого-то? Ведь это невозможно?