— А, пусть едет, — махнул рукой один из стражников и стал наблюдать, как баба тянет упирающуюся нетель. Животное мотало головой, брыкалось задними ногами и никак не хотело выходить за ворота.

— Сильней, сильней тяни, — хохотали стражники, поудобнее усаживаясь на сходнях.

Тем временем у ворот князева двора раздался конский топот. Кто-то постучал негромко, но настойчиво. Спешившегося всадника отвели прямо в хоромы Всеволода.

— Ну, привез?

— Привез, — гонец устало достал из рукава свернутую в трубку бумагу.

Князь, не разворачивая, швырнул ее на стол.

— Деньги, деньги привез? — почти завизжал он.

Гонец полез за пазуху и достал небольшой, туго набитый мешочек, подал князю. Тот прикинул на руке богатство, развязал и заглянул внутрь.

— Пойдет, — довольно пробурчал он. — Теперь можно и за дело. — Князь кликнул тиуна. — Готов гонца к Котяну, да чтоб толковый был!

Гонец вернулся через несколько дней, под вечер. Тиун провел его в княжеские покои, тихонько поскребся у двери и, услышав приглашающий голос Всеволода, провел путника в комнаты. Тот, стянув с головы маску, надвинутую почти до самых глаз, поклонился:

— Все исполнил, княже, как ты приказал. — И выпрямился, теребя свой малахай.

— Никто тебя не видел? — испытующе поглядел на него Всеволод.

— Упаси Бог… немного не рассчитал, пораньше прибыл. Пришлось в ивняке комаров кормить. Люди повалили в город, и я с ними… — без запинки ответил человек.

Всеволод понял, что тот говорит правду.

— Рассказывай, как съездил, — указал он гонцу на стоявшую рядом скамью. — Хана застал?

Человек осторожно присел и начал рассказ:

— Котян уехал в Сурож, там ожидается большая торговля. Сказывают, понаехало много разных заморских гостей…

— С кем же довелось видеться? — перебил князь.

— Старший сын Котяна принял. Он княжну знает. Видел ее в Киеве. Князь! Как загорелись его глаза, когда я стал о ней рассказывать!..

Эти слова явно пришлись князю не по душе. Он нахмурился, сник, но быстро взял себя в руки. Гонец тем временем продолжал:

— Обещал помочь. Сказывал, что князю понадобятся воины, пусть даст знать.

Человек покопался за пазухой, извлек оттуда кожаную суму и протянул князю:

— Прими ханский подарок…

Всеволод развязал шнурок и высыпал содержимое на стол. Засверкали аквамарины цвета морской волны, вспыхнул, словно раскаленный уголек, красный алабандин[4]. Немного помолчав, Всеволод кивнул, показывая, что встреча окончена.

Оставшись вдвоем с тиуном, князь радостно заулыбался.

— Узнает красавица, где раки зимуют. Спесь-то посбивается… А этот хорош! Ишь, обзарился… Образина узкоглазая!

— А вдруг не получим ее назад? — осторожно спросил тиун.

Князь растерянно молчал. Такой оборот дела не входил в его планы.

— Не получим? Ну что ж, — он погладил голову, — пусть знает, гадина, как против моей воли идти. Вишь ты, холопа не пожалел — и не мил стал. И братец у ней тоже хорош. Намекнул я ему давесь, а он мне: «Не по своей воле хуже неволи», — передразнил он Василия.

— Что с ним? То вроде сестру и не замечал вовсе, а сейчас поди ж ты… — тиун пожал плечами.

— И его придет черед! Место-то он точно указал? — князь подошел к столу.

— Точно, князь, — тиун тенью двинулся за Всеволодом. — Старый дуб с отломанной верхушкой на берегу. От него прямо вверх мимо леса за четвертым холмом.

— Надо правее леса, — поправил князь. — Да у того поспрошай, так ли он говорил. — Он отпил из кружки и облизал губы. — Когда гостей ждать будем?

— Считай, дней через пять пожалуют.

— Погода бы не подвела. Если замысел удастся, кого воевода в погоню пошлет?

— Сам он староват. Аскольда, сына своего, послать может. Уж кто-кто, а этот расстарается.

— Пожалуй, ты прав. Надо его в этот день заманить куда-нибудь…

— А что думать, — тиун нагнулся, задрал подол рубахи и высморкался. — Надо пригласить его на охоту. Места ему известны. А мы люди пришлые…

— Только бы погода не подвела, — повторил князь.

Погода не подвела. Все эти дни солнце испускало живительные лучи. Даже ветер куда-то исчез. Ни один листочек не шевелился на деревьях. Казалось, жизнь остановилась.

Княжна с утра была весела. Трудно сказать, что больше радовало ее — то ли что Василий стал тянуться к ней, то ли стоявшая на дворе чудесная погода, то ли просто пела сама молодая душа. На сердце было легко и радостно, и радость ее передавалась людям.

Старая аска[5]Анна принесла ароматный, только что испеченный пышный каравай, поставила перед девушкой горнец[6]свежего молока и деревянное блюдо с золотистым пахучим медом. Заглянула Малуша.

— Вели выводить Сокола, — весело попросила княжна.

— Ой, Всеславна, боюсь я тебя отпускать. Ты все одна да одна. Неровен час… — выражение девичьего лица стало горестным.

— Да кого мне здесь бояться? Время сейчас тихое. Да и постоять за себя смогу, ты знаешь.

— Ой, княжна, страшно мне! — Малуша покачала головой. — Пойду к князю Василию, пусть дружинников даст. — Она взялась за ручку двери.

— Не смей, Малуша, брата тревожить! — остановил ее требовательный голос хозяйки. Потом голос ее изменился. — Ты ведь знаешь, как я люблю быть одна. А тут будут мужики маячить, глаз не сводить. Душе не отдохнуть…

Но служанка уперлась.

— Нет, что хочешь со мной делай. Боюсь! — она умоляюще посмотрела на княжну.

— Малуша, последний разок! Обещаю, одна больше не поеду!

— Хорошо, так и быть…

Когда Всеславна появилась на крыльце, конюший Ириней уже держал Сокола за узду. Конь встряхивал головой и нетерпеливо бил копытом.

— Заждался тебя, княжна, — ласково заговорил Ириней, — ишь, как на волю просится. Приучила ты его, красавица, к воле. Но нельзя одной так далеко от людей хорониться, — в его голосе появились нотки строгости, — всяких злодеев в мире полно. А ты хоть и княжна, а девка. Всяк на тебя позариться может. Возьми меня, старого, с собой. Жизни за тебя не пожалею!

— И ты туда же, Ириней! — воскликнула Всеславна. — Заладили сегодня одно и то же, как сговорились, накаркаете всякой напасти, словно вороны, — девушка обидчиво надула губы.

— Славушка ты моя, поглядь на себя! — начал оправдываться Ириней. — Да за тобой… Да что говорить! — конюший махнул рукой. — Берегись, девка… Стой, чего ты! — крикнул он на коня, заплясавшего на месте. — Ну, садись.