Первое плавание

Учебное судно «Камчатка» стояло на Неве против Академии художеств. В раннее июльское утро над Петербургом всплыло солнце и заиграло, отражаясь на золоченом куполе Исаакия, на шпиле Петропавловской колокольни, на белокаменных колоннах Биржи; и всюду, где оно появлялось, рассекая лучами дымное марево над городом, возникало оживление, принесенное светлым летним днем. Радостно и как-то по-особенному весело было на душе юного гардемарина Верещагина, и совсем не потому, что в тот день ему было объявлено о присвоении звания фельдфебеля. Чины его не прельщали, карьера военного не манила, но первое плавание за границу… Сколько нового, интересного можно будет повидать! Когда гардемарин Верещагин явился на корабль, там шли последние приготовления к отплытию. Кроме роты гардемаринов из Морского корпуса, на судно прибыли две команды моряков, направляемых адмиралтейством во Францию, в Бордо, где строились для России два быстроходных корабля. С каждым часом на «Камчатке» становилось оживленнее. Боцманы свистели в дудки. Гардемарины на верхней палубе занимались учебной практикой. Слышались отрывистые распоряжения старых морских офицеров:

— По марсам!..

— На фок!..

Матросы складывали в трюмы остатки груза, драили палубу. Верещагин, расставаясь с Петербургом, стоял на корме и тоскливо смотрел на набережную Невы, на стройные ряды особняков, на величественное здание Адмиралтейства. Перед «Камчаткой» на берегу Невы толпились пешеходы, бродили крикливые лотошники, торговавшие сластями и сбитнем. В стороне от всех он заметил сидевшего на гранитной глыбе художника, который держал на коленях ящик с акварелью и поспешно изображал на листе бумаги «Камчатку». Любопытство заставило Васю спуститься с корабля на берег, подойти к художнику и спросить — где можно поучиться рисованию и совместимо ли это с учением в Морском корпусе.

Художник на минуту отложил в сторону свою работу, пытливо посмотрел на гардемарина и ответил:

— Вам, молодой человек, ни к чему это. Художника из вас не получится, а ради развлечения стоит ли тратить время?

— Почему вы думаете, что я не могу быть художником?

— Канты, аксельбанты — вся эта позолота на амуниции помешает вам стать художником. Одного непродуманного, невзвешенного хотения мало. Нужно подвижничество, самопожертвование. Без этого немыслим талант…

Художник сложил кисти в ящик, закурил, посмотрел внимательно на гардемарина, выпустил из ноздрей две тонкие дымные струи и снова заговорил:

— Да, одного стремления мало. Надо знать — куда, за чём стремишься и что ожидает? А ожидает, быть может, горькое разочарование. Хорошо, если оно скоро наступит. Тогда вы не потерянный человек; Можете снова надеть бушлат и — в плавание… С нашим делом не шутят. Знаете ли вы, молодой человек, — продолжал художник, дружески обратившись к Верещагину, — знаете ли, что наш брат, художник, одержимый единой целью, единой творческой мыслью, способен переносить любые лишения и тяжести. Живет он и в холоде, и в голоде… Кстати сказать, вы читали «Портрет» Гоголя?

— Читал, — ответил Верещагин.

— А вас не страшит судьба того самого Чарткова, что описан Николаем Васильевичем?

— Нет. Я не думал об этом.

— А невредно подумать. Прочтите еще раз внимательно. Пусть легенда, пусть фантастика, а вы уловите в этой легенде зерно горькой истины. Не обольщайте себя надеждами, даже если есть у вас склонность к рисованию и есть успехи. Не ищите славы, если встанете на этот путь невзгод и лишений. Тщеславие и честолюбие — немалая помеха в искусстве, зависть — тоже. Одна только сильная любовь к труду, любовь до самозабвения, может вывести к желанной цели. Не думайте  о богатстве. От трудов праведных еще никто не построил палат каменных. А горе-горькая нужда может подстерегать вас на каждом шагу…

Верещагин слушал его, смотрел то на этюд, то на самого художника. Художник был невзрачен, лицо серое, с глубокими складками. Из-под распахнутого, затертого красками пиджака виднелась вышитая косоворотка. На брюках заплатки, на штиблетах — тоже… Отбросив окурок, художник прокашлялся, почесал лысеющую голову и, взявшись за кисть и ящик с акварелью, сказал:

— Ступайте на судно. Вам сегодня в плавание, а мне бы успеть кое-что дописать…

Но Верещагин не уходил и продолжал наблюдать за легким, умелым движением кисти. Чувствовалось, что у этого человека продолжительный опыт, специальное образование и весьма не блестящая жизнь.

— Так вы говорите, офицерский чин несовместим с профессией художника? — снова решился спросить Верещагин.

— Один покойный Федотов — да и тот был исключением, — не поворачивая головы, ответил художник. — Других я не знаю. А вы что так интересуетесь? Понемножку кистью балуетесь?

— Нет, пока только карандашом.

— Получается?

— Если позволите отвлечь вас от дела, могу сбегать на корабль, принести рисунки.

— Любопытно. Покажите.

Верещагин кинулся по трапу на верхнюю палубу, спустился в общую каюту, достал из кожаного дорожного саквояжа небольшой альбом шекснинских зарисовок и опрометью побежал к художнику. Тот посмотрел прищуренным глазом на рисунки и заметил:

— У вас, молодой человек, есть наблюдательность, точность изображения. Умеете до тонкости выписывать детали. Это неплохо! Вернетесь из плавания, ходите заниматься на Биржу, в школу рисования Общества поощрения художеств. Потом постепенно заводите знакомства с художниками. Бывайте у них, учитесь. Но если за это дело браться серьезно, то рано ли, поздно — форму морского офицера вам придется сменить на блузу свободного художника. Я полагаю, родители ваши не из бедного сословия, помогут. На первых порах без их помощи было бы очень трудно. Пожалуй, невозможно… Ну, вот вам моя легкая рука: счастливого плавания!.. В первый раз отчаливаете?

— В первый.

— Вернетесь обратно, покажитесь мне. Спросите среди художников Седлецкого. Вам скажут, где меня можно встретить. Чаще всего — на Бирже, в школе поощрения. В Академии тоже бываю…