Верещагин отнес альбом в каюту и бережно положил в саквояж поверх учебных пособий.

Пробили склянки. «Камчатка», отдав концы, отвалила от берега. Художник стоял в стороне от толпы и махал рукой Верещагину. Тот заметил это и громко крикнул:

— До встречи на Би-и-ирже!..

«Камчатка» с поднятыми парусами медленно проплыла мимо воронихинского здания Горного института, вышла к корабельной верфи в устье Невы и круто повернула на запад в Финский залив. Благоприятная погода способствовала учебному плаванию. Легкий северо-восточный ветер, солнечные дни, свежий, здоровый морской воздух и множество впечатлений в пути — всё это поднимало дух и радовало молодых путешественников, к тому же имевших немало свободного времени для обозрения попутных городов. Во время этого плавания гардемарины побывали в портовых городах Германии, Дании, Англии и Франции. В Копенгагене им было разрешено осмотреть Морское училище и университетскую библиотеку. Из музеев они посетили здесь только два — Северных древностей и Дворец принцев, где датчане не без гордости показывали им богатейшие коллекции монет и медалей, древних рукописей и гравюр.

Особенно гардемаринам понравилось пребывание в Париже. Небольшими группами, по десять — пятнадцать человек, в сопровождении старших офицеров они беспрепятственно ходили всюду, куда только им было желательно. За несколько дней в Париже Верещагин с группой товарищей побывал в Люксембургском музее, в Лувре, в музее Клюни; осматривал важнейшие памятники готической архитектуры, гулял на бульварах и с интересом наблюдал, как весело умеют развлекаться парижане в дни праздников. Впечатлений было много. Они менялись на каждом шагу, вызывая не только размышления и переживания, но и потребность глубже и всесторонне познать жизнь одного из самых культурных центров Европы.

В записных книжках Верещагина появлялись торопливые заметки о тех незабываемых днях. В музее Клюни он понял и оценил искусство средневековой Франции. Здесь он увидел огромное количество редчайших предметов искусства. Изделия из слоновой кости и дерева с художественной резьбой, искусство эмали, выделка тканей и кружев, красочные фаянсовые статуэтки, тончайшая фарфоровая посуда, чеканка по стали и меди и многое другое привлекало любознательного Верещагина. Но ничто не подействовало на его воображение так, как Луврский музей. Невозможно было в один обход осмотреть свыше трех тысяч картин, размещенных в залах музея. Верещагин не мог оторваться от картин мастеров итальянского Возрождения, от полотен знаменитых художников Фландрии, Голландии и других стран. Наиболее сильное впечатление осталось у него от картин Рафаэля, Тициана, Веласкеса и Веронезе. Зачарованный работами гениальных мастеров, он подолгу стоял перед каждой картиной.

Люксембургский музей, являющийся как бы продолжением Лувра, вместил в себя современную живопись Франции. Здесь Верещагин почувствовал резкий переход искусства из одного состояния в другое. Старое, достигшее высокого совершенства художество классицизма, превратилось в оторванный от жизни академизм, угодный вкусам господствующих классов Франции. В то же время в залах Люксембургского музея можно было ознакомиться с новыми художественными исканиями… «Нет, это не то, что нужно, — думал Верещагин, глядя на эти работы, — наши Венецианов и Федотов тоже не в ладах с академическими канонами, но у них другие приемы борьбы, иное направление. В их картинах показывается жизнь народа, правда изображается доступными для понимания средствами…» Свои впечатления и мысли он занес в записную книжку и, не удовлетворенный живописью некоторых современных французских художников, вышел из музея вслед за группой шумных гардемаринов…

В воскресные дни русские гардемарины любили потолкаться в толпе многочисленной гуляющей публики на Больших бульварах Парижа. Верещагина привлекали магазины, картин, сосредоточенные на улице Лаффитт в районе шумных бульваров. Ему хотелось видеть в этих магазинах-галереях картины свободных художников, правдиво отображающих жизнь парижских низов, художников, ищущих новых путей в живописи, беспокойно рвущихся вперед. Но этого не было. В магазинах продавались подлинные полотна и копии классических и академических знаменитостей, для солидных клиентов, озабоченных тем, чтобы украсить свои интерьеры ценными редкостями. Пребывание учебного судна «Камчатка» в заграничном плавании подходило к концу. Несмотря на разнообразие впечатлений, гардемарины стали скучать по родине. Все были рады, когда «Камчатка» покинула прекрасную Францию и направилась к русским берегам. И попутный ветер, и исправность паровой машины, и желание всей команды скорей добраться до Петербурга — все способствовало быстрому возвращению. Но приходилось еще не раз сворачивать с прямо взятого курса, заходить в попутные портовые города. В самых небольших городах на кратковременных остановках гардемарины, пользуясь тем, что в таможнях и на контрольных морских пунктах их личные вещи никем не просматривались, стали тайком от своих офицеров добывать запрещенные в России герценовские издания. Несколько свежих листов «Колокола» раздобыл и Василий Верещагин. И тогда в кубриках и каютах «Камчатки» стали разгораться горячие споры между гардемаринами, читавшими призывы Герцена к борьбе против крепостничества. Многие из молодых людей, невзирая на свое дворянское происхождение, высказывались сочувственно, одобряя идеи славного революционера.

— Да, не за горами то время, когда крепостной порядок рухнет и крестьянин будет трудиться свободно на принадлежащей ему земле, — говорил Верещагин в кругу близких товарищей, одобряя Герцена и соглашаясь с ним.

Он много раз перечитывал «Колокол» и старался запомнить те строки, где говорилось, что иногда люди, брошенные в борьбу, исходят страстной верой и страстными сомнениями, истощаются гневом и негодованием, перегорают быстро, впадают в крайность, увлекаются и умирают на полдороге, много раз споткнувшись.

«Как знать, быть может и мне придется и спотыкаться и падать, — рассуждал Верещагин, — но я пойду учиться живописи. Будь что будет!..»

После этого плавания Верещагину оставалось еще немного учиться до экзаменов, а дальше — или служебная карьера с продвижениями до самой отставки, или же увольнение и предрешенный им нелегкий путь художника. Окончательно и бесповоротно выбрал последнее. И как только после возвращения из плавания Верещагин обосновался в Морском корпусе, он не замедлил пойти на Биржу в школу Общества поощрения художеств и там разыскал живописца, которому показывал перед отправкой в учебное плавание свои зарисовки. Художник узнал гардемарина и приветливо встретил его:

— А я о вас, молодой человек, частенько думал. Наконец-то вернулись… Давайте теперь познакомимся ближе. Моя фамилия, если изволите помнить, Седлецкий, — разумеется, духовного звания… из вологодских поповичей. Пойдемте в мои хоромы, я покажу вам свое малевание…

«Хоромы» Седлецкого