— Все понятно, — кивнула я. — Кстати, этот Труха оставил мне свой телефончик. В кармане куртки у меня.

— Смотри, Мария, — засмеялся Родион Потапович, — не пойдет знакомство с ним тебе на пользу, того и гляди…

* * *

Сначала я направилась к Амалии Алексеевне Широковой, проживающей в Филях. Делая выбор в пользу именно ее, я не руководствовалась никакими логическими соображениями. Все равно, скорее всего, пришлось бы ехать по обоим адресам, так что следовало выбрать, куда сначала. Широкова по некоторым деталям своей биографии показалась мне более реальной кандидатурой (молода, бывший инструктор по стрельбе, работает кассиром в «Фаворите», имеет условную судимость) для того, чтобы оказаться той самой Амалией — из списка Малич.

На работе ее не оказалось, я выяснила, что кассиры работают посменно. Оставалось только отправляться домой.

Амалия Алексеевна жила в панельной шестнадцатиэтажке с роскошным видом на гаражный кооператив. Двора как такового не имелось, в подъезд можно было пройти через лысый, открытый всем ветрам пустырь, на котором красовалось какое-то жалкое подобие детской площадки. Несмотря на несезон, мальчишки в пуховичках гоняли мяч. Я тут же вспомнила невезучего Бранна и улыбнулась.

Квартира сорок восемь, в которой проживала Амалия Алексеевна, располагала дверью, обитой потертым кожзаменителем. На кожзаменителе был краской выведен номер квартиры — хромоногая «четверка» и пузатая цифра «8», напоминающая снеговика с огромным туловищем и маленькой головой. Звонок имелся, но, как показало ближайшее будущее, не функционировал.

Не открывали довольно долго. Я уж было подумала, что никого нет дома и Амалия Широкова по месту прописки не присутствует, как вдруг послышались нетвердые шаги, защелкал замок. Грохотание замка не помешало мне услышать глухое бормотание:

— Кого это еще там принесло?.. В выходной не дадут… отлежаться. — Дверь приоткрылась ровно на столько, на сколько позволяла цепочка, и я увидела желтолицую женщину лет сорока или сорока пяти на вид, с припухшими маленькими глазами и носом-кнопочкой. У нее был капризный рот и вздернутая верхняя губа, из-за которой лицо приобретало выражение глуповатой ошеломленности.

— Вы… кто?

— Амалию Алексеевну могу видеть?

Цепочка тускло звякнула и натянулась. Женщина моргнула и недовольно произнесла низким голосом:

— А на кой она вам?

— Да так, — сказала я, вытягивая из сумочки удостоверение на имя работника уголовного розыска — «липа» страшная, как выражался босс, но весьма действенная, особенно в тех случаях, когда дар убеждения не действовал. — Я хотела бы задать Амалии Алексеевне несколько вопросов. Правда, вы так и не ответили, дома ли она.

— Она… да, ну…

— Вы ее мама?

— Я — Амалия, — наконец разродилась она, отстегивая цепочку.

Так. Не напутал ли босс? Ведь по паспорту ей вроде как двадцать семь лет, а выглядит лет на пятнадцать старше. Если не на двадцать. Впрочем, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что открывшая мне женщина в самом деле едва ли старше тридцати лет, а припухлыми глазами и нездоровым цветом лица она должна быть обязана неумеренному потреблению алкоголя. А что она неравнодушна к спиртному — следовало из устойчивого запаха перегара, пахнувшего на меня.

Я прошла в прихожую. Тут пахло так, словно только что вымаривали тараканов, а где-то в углу давно уже разлагалась всеми забытая престарелая крыса. Хотя интерьер квартиры не назовешь нищенским: в прихожей стоял огромный шкаф-купе, а в гостиной красовался дорогущий домашний кинотеатр, покрытый внушительным слоем пыли.

Впечатление захламленности усугублялось ворохом разнообразной обуви, наваленной у стены. Кроме того, в большой картонной коробке я углядела пачку смятых квитанций с суммами ставок — точно такие же квитанции я видела у босса, у тех мужиков, что били Бранна, да и у самого Бранна, наверное, их хватало.

Верно, работница «Фаворита» сама грешила игрой на тотализаторе.

— Амалия… можно просто, без Алексеевны?.. Я хотела спросить: вы работаете в известной букмекерской фирме «Фаворит», в одном из пунктов приема ставок, кассиром, не так ли?

— Да, — отозвалась Широкова, щуря на меня свои глазки-щелочки. — А что такое?

— Мне хотелось спросить… — Я сделала паузу, чтобы более внятно сформулировать основной вопрос к Широковой, но мне не дали продолжить. Причем весьма оригинальным способом. В гостиной послышался какой-то неясный шум, и в стену прихожей с грохотом ударился и разбился вдребезги горшок с кактусом. Несчастное растение и комья земли разлетелись в разные стороны.

Я вздрогнула.

— Амаль-ка… шмаль-ка, — послышался мутный, заплетающийся, но определенно мужской голос, — прошма…лька… кого там еще принесло? Если Иваныч пришел за долгом, то скажь ему, что денег нету! Вот продадим твой видик и от…дадим ему. А то взял моду приходить к честным людям в дом… и трр… требовать денег. Ишь — взял!..

В прихожей появился расплывшийся в талии мужчина, чем-то неуловимо напоминающий кастрированного кота. Как и полагается коту, он был усат, причем усат чрезмерно, только один его ус располагался параллельно земной поверхности, а второй находился в бессильном падении. На животе мужчины ходила и дрябло подрагивала могучая жировая подушка. Три последовательно продолжающих друг друга подбородка вызывали ассоциации с мехами гармошки.

Ко всему прочему мужчина был пьян как сапожник. Что он тотчас же и продемонстрировал — выпучил налитые кровью глаза и заорал, срываясь на визг:

— А к-кому я сказал, ш-што-бы… не бы… не было!.. А вот я тебе покажу, как хо-ор…ррроших людей на бабло вскрывать!.. Ты — алкаш, Иваныч. Сказал же я тебе, Ив-ва…ныч, чтобы ты сюда не казал своей поганой хари… я сам тебя найду. Говорил? А ты н-не слушал… ну так… ну так пеняй на себя. А ты, Амалька, шкура све-ден-ная… ггысь отсе-довва!!

— Это никакой не Иваныч, Саша, — проговорила опороченная Амалька. Но бесполезно увещевать человека, который не может отличить молодую женщину от алкоголика Иваныча. Мужик, пошатываясь, двинулся на меня и тут же, навернувшись через туфлю, шарахнулся мордой об пол. Из незадачливого пьянчуги незамедлительно хлынул фонтан проклятий. Впрочем, в голове толстого Саши, верно, что-то стронулось от удара, потому что вслед за проклятиями последовала тирада следующего содержания, не имевшая ни малейшего отношения к вышеприведенному бреду об Иваныче:

— Прр… простите, товарищ сержант… я пьян. Ну… быввает. Как будто ты, сержант, не бываешь пьяным. Не поеду ни на какую конференцию!! — вдруг заорал он, разбрызгивая слюну, и пополз на четвереньках из прихожей. — Ник-куда!.. Почему напустили полную квартиру китайцев?

— Вот нажрался, пакость, — брезгливо сказала Амалия, держась за стену. — Сашка, заткни пасть, а то ведь дождешься у меня!..

Толстяк слушал ее, все так же стоя на четвереньках, глубокомысленно прикрыв один глаз. На последнем аккорде Амалиевой речи он поднял одну ногу, как собака, справляющая малую нужду, и завыл: