Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Затем начал череду вопросов и ответов, составлявшую традиционный лакедемонский план обучения:
– Ответь мне, Александр, когда наши соотечественники одерживают верх в сражении, что побеждает врага?
Мальчик ответил в немногословном спартанском стиле:
– Наша сталь и наша сноровка.
– Да, верно, но не только. А вот что,– ласково подсказал ему Диэнек. Он жестом указал вверх по склону на изображение Фобоса.
Страх.
Врага побеждает его собственный страх.
– А теперь ответь, что является источником страха?
Когда Александр замешкался с ответом, Диэнек руками провел по своей груди и плечам.
– Страх исходит отсюда, из тела. Тело,– объявил он, это мастерская страха.
Александр слушал с мрачным вниманием мальчика, знающего, что вся его жизнь будет войной, что законы Ликурга запрещают ему, как и любому другому спартанцу, заниматься чем-либо, кроме войны, что срок его повинности начинается в двадцать лет и заканчивается в шестьдесят и скоро, очень скоро, никакая сила на земле не сможет освободить его от места в строю и от столкновения с врагом – щит в щит, шлем в шлем.
– Теперь ответь снова, Александр. В выполнявших сегодня порку иренах заметил ли ты какие-нибудь признаки злобы?
Мальчик ответил:
– Нет.
– Ты бы назвал их поведение варварским? Они получали удовольствие от мучений Трипода?
– Нет.
– Их намерением было сокрушить волю Трипода и сломить его дух?
– Нет.
– Так каково же было их намерение?
– Укрепить его дух против боли.
Всю эту беседу старший воин вел ласковым, заботливым и любящим голосом. Что бы ни сделал Александр никогда голос наставника не становился менее любящим, никогда не выражал раздражения. Таков своеобразный дух спартанской системы обучения мальчиков – им подбирается ментор из чужих мужчин, не собственный отец. Ментор может сказать то, чего не скажет отец, а мальчик может признаться ментору в том, что постыдился бы открыть отцу.
– Сегодня получилось нехорошо, не так ли, мой юный друг?
Потом Диэнек спросил мальчика, как тот представляет себе сражение, настоящее сражение – сравнительно с тем, чему он стал свидетелем сегодня.
Ответа не требовалось и не ожидалось.
– Никогда не забывай, Александр: эта плоть, это тело принадлежат не тебе. И хваление богам за это. Если бы я думал, что это все мое, я бы не приблизился к врагу. Но это тело не наше, друг мой. Оно принадлежит богам и нашим детям, нашим отцам и матерям и тем лакедемонянам, которые родятся через сотни, тысячи лет. Оно принадлежит городу, который дает нам все, что у нас есть, и взамен требует не меньше.
Мужчина и мальчик продолжали спускаться по склону к реке Они шли по тропинке к роще с раздвоенной миртой, называемой Близнецами и посвященной сыновьям Тиндарея и семье, к которой принадлежал Александр. На это место он отправится в ночь своего последнего испытания – один, лишь с матерью и сестрами, чтобы получить благословение богов-покровителей и наставление на свой дальнейший жизненный путь.
Диэнек сел на землю под Близнецами и жестом велел Александру сесть рядом.
– Лично я считаю твоего друга Трипода дураком. В том, что он проявил сегодня, больше безрассудства, чем истинного мужества – андреи. Город лишился его жизни, которую можно было бы отдать в сражении с куда большей пользой.
Тем не менее не вызывало сомнений, что Диэнек питает к нему уважение.
– Но, к его чести, Трипод показал нам сегодня, что такое благородство. Он показал тебе и всем юношам, наблюдавшим за испытанием, каково это – отречься от собственного тела, превзойти боль, преодолеть страх смерти. Ты пришел в ужас, завидев его агонизму, но на самом деле на тебя сошло благоговение, не так ли? Благоговение перед этим юношей или вселившимся в него духом. Твой друг Трипод показал нам презрение к этому,– и снова Диэнек указал на тело.– Презрение, близкое к божественному.
С берега сверху я видел, что плечи мальчика задрожали и горе и ужас этого дня наконец стали покидать его сердце. Диэнек обнял и утешил его. Когда мальчик пришел в себя, ментор нежно его отпустил.
– Твои учителя объяснили тебе, почему спартанцы прощают и не накладывают никаких наказаний на воина, потерявшего в бою шлем и броню, но человека, утратившего щит, наказывают лишением гражданских прав?
– Объяснили,– ответил Александр.– Потому что воин надевает шлем и броню для защиты себя самого, а щит нужен для защиты всего строя.
Диэнек улыбнулся и положил руку на плечо своего воспитанника:
– Помни же это, мой юный друг. Есть сила за пределами страха. Более мощная, чем самосохранение, сегодня ты мельком увидел ее, пусть в грубой и неосознанной форме. Однако она присутствовала там, и она была истинной. Будем же помнить нашего друга Трипода и чтить его за этот урок.
Я кричал, прибитый к доске. Я слышал, как мои вопли отскакивают от стен загона и разносятся, усиленные, по склонам холмов. Я понимал всю постыдность своих воплей, но не мог остановиться.
Я умолял крестьян освободить меня, прекратить мои муки. Я был готов сделать для них что угодно и расписывал это во всю силу своих легких. Я взывал к богам, и мой позорный писклявый детский голос эхом отдавался в горах. Я знал, что Бруксий слышит меня. Вынудит ли его любовь ко мне броситься на помощь, чтобы и его прибили рядом? Я не думал об этом. Я лишь хотел окончания мучений. Я умолял убить меня. Я чувствовал раздробленные гвоздями кости в руках. Я больше никогда не смогу держать ни копья, ни огородной лопаты. Я буду калекой, колчеруким. Моя жизнь закончилась – и самым низким, позорным образом.
Кулак расквасил мне скулу.
– 3аткни свою дудку, сопливый говенный червяк! Крестьяне поставили доску стоймя и прислонили к ограде, а я корчился на ней под лучами солнца, еле ползущего по своему бесконечному небесному пути. На мои крики сбежались крестьянские мальчишки. Девочки содрали с меня мои лохмотья и тыкали пальцами и палками в мои гениталии, мальчишки мочились на меня. Собаки обнюхивали мои босые ступни, набираясь смелости мною пообедать. Я замолк, лишь когда мое горло было уже не в состоянии кричать. Я попытался вырвать с гвоздей прибитые ладони, но крестьяне, увидев это, крепко привязали мне руки к доске, так что я уже не мог двинуть ими.
– Как тебе это нравится, грязный вор? Посмотрим, как ты украдешь еще что-нибудь, ночной крысенок!
Когда наконец бурчание в животах погнало моих мучителей в дом, на ужин, Диомаха прокралась с холма и обрезала веревки. Шляпки гвоздей глубоко ушли в мои ладони, и ей пришлось кинжалом расковыривать доску. Когда меня сняли, ржавые гвозди так и остались в моих руках. Бруксий унес меня, как раньше Диомаху после изнасилования.