О новостях с родины мы узнавали, слушая зарубежное вещание BBC, замечательное явление в области британской культуры. Это была эра забастовок шахтеров. И BBC давала четкую картину происходящего. Существовало свирепое и беспощадное консервативное правительство. Была влиятельная, вдумчивая, но несколько возбужденная оппозиционная сила под названием Англиканская церковь во главе с епископом Даремским, которая опубликовала конструктивный доклад под названием «Faith in the City» («Вера в городе»), а кроме нее – отдельные партии крайнего толка: Социал-демократическая, либералы и лейбористы (до знаменитой речи Нила Киннока).

Мы объединились с двумя местными преподавателями, чтобы экономить на бензине, проезжая 17 миль до Читунгвизы, огромного, раскинувшегося на большой территории города с населением 300 тыс. человек, который в стране, получившей независимость, не мог еще похвастаться больше ни одной общеобразовательной школой, кроме нашей. Мои попутчики по автомобильному пулу были не только моими наставниками в школе, они еще и помогали мне толкать старенький, 17-летней давности, «Ford Anglia» под гору, чтобы у него завелся двигатель. Тяга к образованию среди молодежи была настолько велика, что учились в две смены: утренняя – с 7 до 12 часов, вечерняя – с 12 до 17. Несмотря на необходимость вставать ни свет ни заря и, дрожа от утренней прохлады, возиться с двигателем старенького автомобиля, я предпочел работать в утреннюю смену, потому что при невыносимой послеполуденной жаре даже самые прилежные студенты считали, что вздремнуть гораздо важнее, чем учить историю.

Я преподавал историю Африки и Европы в восьми классах, примерно по 45 учеников в каждом. (Это объясняет мой последующий скептицизм по поводу государственной политики в отношении численности классов.) В истории Зимбабве наступила пора надежд, и многие молодые люди тянулись к знаниям. Они пели национальный гимн «Ише комборера Африка» («Боже, храни Африку») с такой страстью и в таком безупречном четырехголосном исполнении, что у меня наворачивались слезы. А потом правительство обязало всех исполнять гимн ежедневно, и на этом энтузиазм иссяк.

Дефицит преподавательских кадров был острейшим. Поэтому любой, кто годом ранее получил Свидетельство об общем образовании хотя бы нулевого уровня, уже считался подходящим кандидатом в учителя. Весь преподавательский персонал делился на три группы. Во-первых, традиционные темнокожие учителя, получившие образование еще в колониальную эпоху и верящие в необходимость телесных наказаний (как сказал мне один из них: «Никогда не нужно жалеть учеников»). Во-вторых, были экс-патрианты вроде меня. И, в-третьих, была новая волна совсем неопытных учителей, за счет которых обеспечивалась «массовость» преподавательского состава. Однако ученики так стремились к глубоким знаниям, что порой устраивали преподавателям из новой волны нелегкую жизнь. Однажды из своей классной комнаты я видел, как на другой стороне пыльного, раскаленного на солнце двора молодой учитель, спотыкаясь, пятился из дверей своего класса, а вслед летели стулья, которыми явно метили в него.

По наивности я полагал, что помогаю строить образцовую африканскую демократию на развалинах колониализма и апартеида. Мои ученики тоже считали демократию своим будущим. А вот Карен убедить не удавалось. Она постоянно твердила во время вечернего чаепития: в режиме Мугабе есть что-то двуличное, и это непременно проявится самым разрушительным образом. Я отвергал такой скептический подход, ободренный энтузиазмом учеников и цивильным поведением коллег. Не замечал признаков зарождающегося диктаторского режима вокруг – ни ограничений свободы слова в средствах массовой информации и в парламенте, ни дискриминации в провинции Матабелеланд, ни время от времени обнаруживающего себя пока еще наивного авторитаризма. Вот простой пример. Мой приехавший из Австралии коллега позвонил матери и, отвечая на ее вопросы, сказал, что ей не стоит беспокоиться из-за режима Мугабе. Вскоре после окончания их разговора зазвонил телефон. Звонивший (судя по всему, государственный служащий) сказал, что он прослушивал состоявшуюся беседу и хотел бы поздравить моего коллегу с тем, что тот так энергично защищал правительство страны. Позже все ужасные последствия этой тенденции проявились в полной мере. Все опасения Карен оправдались с лихвой. Те мои ученики, которым удалось пережить режим Мугабе и эпидемию СПИДа, наверняка чувствуют, что их подло предали.

Несмотря на капризность нашего «Ford Anglia», мы много путешествовали по стране, причем умудрились даже добраться до восхитительного по красоте озера Малави, хотя нам и пришлось часто дозаправляться по дороге. Спустя некоторое время после этого эпического путешествия у нас родилась младшая дочь – Элис. Кстати, ее рождение стало для меня и первым знакомством с системой частного здравоохранения. Тараканы в палате для рожениц не произвели на Карен ни малейшего впечатления, а вот я, работник со скромной зарплатой, категорически возражал против счета, который прислал нам врач за ведение родов, несмотря на свое отсутствие во время них. Все сделала сама Карен при содействии акушерки и моем ободряющем похлопывании. Доктор соизволил заглянуть в палату только через 20 минут после рождения ребенка, всем улыбнулся и исчез. (Он чем-то напомнил мне преуспевающего специалиста по заболеваниям правой стопы с Харли-стрит[33], героя одного из произведений Спайка Миллигана: «Сэр Ральф сделал паузу, но не прекратил задавать вопросы»[34].) Мою жалобу по поводу счета отклонили, потому что по законам Зимбабве врач был вправе брать плату за медицинскую помощь, если он пришел не позже получаса после родов.

Когда Элис исполнилось семь месяцев и она полюбила манго, мы вернулись в Хэкни. Это было весной 1985 г. В тот момент я был готов устроиться на любую работу. Если педагогическая деятельность была первой случайностью в моей профессиональной карьере, то теперь я стал политическим «занудой» от образования и поступил на работу в отдел народного образования Национального союза учителей. В нашу задачу входило разъяснять руководящим работникам и рядовым членам Союза, какие последствия будет иметь для них проводимая правительством политика в этой области. Другие отделы занимались более насущными вопросами – оплатой, условиями труда, пенсионным обеспечением и консультативной помощью. Времена для профсоюзов учителей были нелегкие. Попытки правительства всячески сдерживать расходы на социальные нужды породили волну забастовок учителей. Однако, только что сокрушив шахтеров, Маргарет Тэтчер отнюдь не собиралась идти на поводу у учителей. А между тем общественное мнение распаляли страшными историями о том, как руководители от образования левого толка чрезмерно увлекались политкорректностью и не могли должным образом организовать обучение чтению, письму и арифметике. Мой опыт работы в Хэкни вскоре подтвердил, что эти истории были более чем правдивы.