План провели через Совет. Правда, месяцами я не виделся со своей семьей (которой недавно обзавелся). Мы сразу приступили к формированию руководящего органа и назначению должностных лиц (включая Гаса Джона, одного из первых в Хэкни темнокожих руководящих работников в сфере народного образования), к составлению бюджета и даже начали принимать решения относительно закрытия школ. В то время Нил Флетчер, возглавивший Управление народного образования центрального Лондона, и Дэвид Маллен, его бывший руководитель, опубликовали перечень самых неблагополучных школ центрального Лондона, включая и Hackney Downs School, общеобразовательную школу для мальчиков на нашем участке в Хэкни, – своеобразное наследство, во владение которым мы должны были вступить спустя несколько месяцев. В нашем избирательном округе это вызвало бурю возмущения. Я пообещал лоббировать интересы округа в данном вопросе, но в душе был согласен с оценкой руководителей управления. До сих пор неблагополучное положение учеников в таких школах, как Downs, оставалось тайной за семью печатями. И вот теперь Флетчер и Маллен сделали это достоянием гласности. На моем месте мужественный председатель Комитета по народному образованию рекомендовал бы немедленно закрыть подобные учебные заведения, но я побоялся, что не заручусь необходимым количеством голосов, и ретировался. А Флетчер и Маллен в то время бросили в почву семена, позже давшие ростки политики «новых лейбористов» в области народного образования. Именно тогда определились принципы прозрачности и здравомыслия по отношению к неблагополучным школам, к которым мне вскоре пришлось обратиться. А пока проблема школы Downs в Хэкни повисла в воздухе и, как привидение, снова появилась передо мной несколько лет спустя.

В сентябре 1989 г. я поступил на работу, которая была несовместима с должностью председателя Комитета по народному образованию в Совете Хэкни, и мне с большой неохотой пришлось подать в отставку. В январе 1990 г. моя жена Карен уехала на учебу в Болонью, на целый семестр оставив со мной трех дочерей и двух кошек. Погруженный в новую работу и занятый по горло с детьми, я покинул пост председателя комитета, который занимал четыре года и где в ходе нелегкой работы очень многому научился. Как говаривал Эндрю Пуддефатт, «если что-то удалось сделать в Хэкни, то в любом другом месте это и подавно получится!»

Осваивая по вечерам азы политики на нелегкой ниве школьного образования, дневное время на протяжении большей части 1980-х гг. я проводил в реальных школах. Вообще-то тем, что в итоге оказался так тесно связанным с образованием, я обязан двум факторам. По окончании университета мне не пришло в голову ничего более оригинального, как стать учителем. И несколько месяцев я проработал в школе для детей с отклонениями в развитии, нуждающихся в особом уходе. Во мне взыграл идеализм, и я решил, что мне очень нравится работа с детьми. Кроме того, я обожал историю. Так что, с моей точки зрения, было разумно стать преподавателем истории.

В сентябре 1979 г. я впервые поступил на преподавательскую работу в Уотфордскую среднюю школу для мальчиков (Watford Grammar School for Boys)[30]. Моим друзьям с левыми взглядами я сказал, что это было сделано с целью всестороннего изучения ситуации в рамках реорганизации в графстве Хартфордшир[31]. Так оно и было, однако перемены давались с трудом, а директор школы Кит Тёрнер настаивал на сохранении традиционного духа этого учебного заведения. Отчасти мои взгляды на образование, которые я так убежденно отстаивал спустя 10 и более лет, сформировались именно здесь: да, равенство было необходимо, но его следовало добиваться не за счет снижения планки и ухудшения традиционно добротного преподавания, а за счет повсеместного обеспечения высокого уровня и качества образования. Помимо этого, я был убежден, что приобщать детей к истории Британии необходимо еще в школе.

Пожалуй, единственное, чем я прославился в школе, – это увлечение крикетом. Я участвовал в ежегодном школьном чемпионате графств Англии и Уэльса и относился к этому настолько серьезно, как только способен относиться человек, ненавидящий проигрывать. Во время первой игры я был за главного. Наш боулер подал отличный мяч (что бывало редко), но рановато – мяч задел за край биты и отлетел к игроку команды противника, который стоял у калитки. Вся наша команда, включая меня, апеллировала ко второму судье: бэтсмен должен выйти из игры. И тут вдруг до меня дошло: я-то здесь тоже судья, и я засчитал очко. (Позже некоторые средства массовой информации упрекали меня в том, что я точно так же поступал с правительственной статистикой.)

В субботу, 1 мая 1982 г., в день, когда я должен был судить еще один крикетный матч чемпионата, я женился на Карен. Ярко светило солнце, и мы провели длинный уик-энд в Бате, а утром во вторник я вернулся к преподаванию истории. Вообще-то мы с Карен познакомились примерно за 10 лет до этого. И как бывает при настоящей любви с первого взгляда, уже в 13 лет решили, что непременно когда-нибудь поженимся. Затем на 10 лет наши пути разошлись. Карен не окончила школу (причем проучилась в нескольких), в ранней молодости родила двух дочерей, вышла замуж за кого-то другого, развелась, а потом написала мне. Все это время не проходило и дня, чтобы я не вспоминал о ней. Она утверждала, что с ней было то же самое. Так что нетрудно догадаться, как я решил поступить, когда совершенно неожиданно получил от нее письмо в 1981 г.

Из холостяка, жившего в небольшой квартире в северном Лондоне, я превратился в мужа, отца и жертву перенаселенности, поскольку, вполне естественно, Карен переехала ко мне вместе с дочерьми – Наоми, которой тогда было семь лет, и пятилетней Аньей. Через год мне удалось удочерить девочек, и они стали и моими детьми тоже. Я ушел с преподавательской работы в Уотфорде, и в 1983 г. мы отправились в Африку. Мы жили на южной окраине Хараре посреди фруктовых садов. Сперва девочки ходили в местную начальную школу, где, несмотря на обретение Зимбабве независимости тремя годами ранее, еще царили колониальные порядки. Когда учитель выходил из класса, он оставлял за главного старшего по возрасту ученика с веревкой в руках. В национальный день посадки деревьев наши дочери были в ужасе оттого, что деревья сажали только мальчики, а девочкам разрешалось лишь молча наблюдать за ними. А затем на родительском собрании директор школы сказал многочисленной аудитории, что он поощрял занятия спортом среди учеников, потому что хотел, чтобы те разбогатели, как теннисист Джон Макинрой[32]. После чего мы перешли на домашнее обучение. Расписание занятий было написано на плакатах, которые висели на стенах. Девочки вдруг поняли, что я буквально помешан на графиках. Позже они часто напоминали мне, как вынуждены были все утро просиживать на дереве в саду, считая машины, проезжавшие по Килуиннинг-роуд, а затем, естественно, должны были рисовать диаграммы. Во время семейных ссор они, тогда еще подростки, всегда могли ехидно парировать мои призывы к благоразумию фразой: «Вот сейчас-то он точно отправит нас графики чертить!»