Вполне возможно, 9 октября Шрила благосклонно беседовал с перемахнувшей вместе с ним через океан почтительной юной порослью. Не секрет, подобранные им во всех концах окончательно слетевшей «с катушек» Америки так называемые дети шестидесятых были весьма обижены на отцов, водрузивших на свой жертвенник знакомого всем библейского бычка. В то странное время (1967 год) добропочтенные американские родители за честь почитали знакомство с Его Величеством Долларом, а их забубенные дети тянулись к калифорнийским пляжам, над которыми давно уже вился дымок марихуаны. В городских парках Сан-Франциско свидетельствовали о новой жизни целые таборы школьников, сбежавших из родительских вилл и домов ради блаженного безделья, по улицам, солнечно улыбаясь, порхали голые девушки, раздающие цветы ошалевшим банковским клеркам, во все горло распевали свои гимны «Джефферсон Аэроплан», и настоящим символом философии нестяжательства был легендарный «денежный гроб», с утра до вечера носимый молодыми людьми по улицам. О грубо сколоченной домовине, покачивающейся на плечах бунтарей, нужно вспомнить особо: в нее поклонники Кастанеды, Керуака и Достоевского щедро швыряли доллары. Говорят, каждый день гроб наполнялся доверху; затем каждый вечер развеянное со скалы его содержимое растворяли в себе равнодушные тихоокеанские воды. Пресловутое «лето любви» сбивало с ног простодушных туристов, имеющих глупость забрести в район Хайт-Эшбери, своими прилюдными совокуплениями, целыми горстями раздавало «колеса» всем желающим, помогая им избежать проблем (кредиты, выплаты, безумный страх безработицы), пело, бренчало на ситарах, лютнях, укулеле – короче, куражилось, во всем уподобляясь хрестоматийной крыловской стрекозе. И на любое предложение отцов дети этого свихнувшегося «лета» отвечали решительным «нет». Таким образом, страдания Шрилы во время первого путешествия (инфаркты, морская качка) были полностью вознаграждены: трогательные в намерении переделать «долбаный мир», разнообразные в своих одеяниях, словно породы амазонских попугаев, хиппи наконец-то заметили Кришну. Устами деятельного Прабхупады сострадательный бог-флейтист предложил им нечто большее, чем прозябание на офисных этажах бесчисленных брокерских и нефтяных компаний. Неудивительно, юный сброд с чикагских, лос-анджелесских и все тех же сан-францисских улиц, трижды проклявший поколение «старых придурков», был в полном восторге от нищего индуса, вынырнувшего чуть ли не в центре Уолл-стрит со своими трогательными цветами, свечками и колокольчиками.

О чем именно разговаривал Прабхупада с притихшими янки, решившимися перелететь океан ради сущей безделицы – общения с этим несомненным гением? Болталась ли на его подростковых плечах та самая гирлянда цветов, без которой не обходилось ни одно появление великого глашатая перед фотокамерами, или в тот октябрьский день он предстал перед всеми озабоченным, уставшим до смерти стариком? Вряд ли кто-нибудь нынче вспомнит, чем был занят тогда этот, пожалуй, самый скрупулезный толкователь «Гиты», но вот дождь, без сомнения, лил! 9 октября 1967 года муссон действительно разошелся – далеко не тот северный тихий архангельский дождик, зябко постукивающий в окно краеведа Гасконского; струи со всего размаху лупили по крышам огромного города, брызгались и неслись по всем желобам и трубам. Дом, имеющий честь приютить в своем скромном чреве знаменитого странника, окружен был необъятным, нескончаемым, неостановимым ливнем; пелена традиционно застелила не только дельту великого Ганга и близлежащие к ней пространства, но весь северо-восток самой загадочной в мире страны (недолго уже осталось и до ужасного 12 октября – именно тогда скрутился в зловещий жгут, чтобы затем от души развернуться, проклятый многими семьями штата Орисса демон-циклон, похоронивший тысячи людей).

Повторюсь: 9 октября садху пользовался гостеприимством родственницы. Впереди было множество дел. До дня ухода к милосердному Кришне (год освобождения Шрилы от утомленного тела – 1977-й) этот подвижник с изношенным, словно старый нанос, кровоточащим от любви к человечеству сердцем еще создал семнадцать (семнадцать!) полновесных томов («Шри Чайтанья-чаритамрита») и десять (десять!) раз объехал весь шар земной (каким-то образом странника занесло даже в сумрачную Россию), успев насадить, словно овощи в огороде, учеников на всех континентах. Стоит ли добавлять, что, как самый рачительный, самый усердный садовник, до последнего своего вздоха он любовно их взращивал и поливал.

Вне сомнения, он был мудрец и, конечно, для многих учитель, не сомневающийся в будущем, сотканном из цветов, благовоний и распевных гимнов сыну Васудевы и Деваки, восьмой аватаре Вишну, смешливому темно-синему индуистскому богу, который никогда не расстается со своим незатейливым инструментом из камыша. Справедливости ради стоит заметить: в то же самое время десятки подобных Шриле религиозных гигантов, неутомимо разъезжая, как и он, по свету, с переменным успехом пытались склонить попадающихся им на пути человеков к Магомету, Христу и Будде. Великий Джазмен до поры до времени не позволяет восторжествовать однообразию, постоянно сталкивая между собой интернациональный марксизм с самым отъявленным сионизмом, страстный ваххабизм Саудов с американским меркантилизмом; в итоге получается кавардак, шум, невообразимая сумятица, helter skelter, по выражению англичан, то есть налицо атрибуты самого авангардного из всех существующих джаза, который умудряется прятать простоту изначальной гармонии за абсурдностью немыслимых музыкальных построений. Усложняя и без того уже сложную импровизацию, синкопируя, убыстряя ритм, добавляя в рисунок краски, Великий Джазмен (как и предполагает жанр) нарочно напускает тумана, сбивая с толку самых искушенных интеллектуалов. По присущей им самоуверенной наивности они хватаются за очередную Его вариацию, как за последнюю истину. Результат очевиден: сколько же искренних маоистов, иезуитов, друидов, суфиев, иеговистов, атеистов и по сей день утюжат Землю с одной целью – привести разобщенное и разложившееся человечество к «единственно верному учению». Этих, без сомнения, мужественных, неугомонных людей, которых разрывает синдром протопопа Аввакума, полным-полно в либеральном Нью-Йорке, снобистской Москве, беззаботном Рио-де-Жанейро, они по сто раз за свою жизнь преодолевают Гималаи и Анды, они готовы спать в мусорных ящиках и занимать самые крошечные тюремные камеры, они по-муравьиному деятельны, они жужжат, толкутся, гомонят на всех земных перекрестках и, неустанно проповедуя в мечетях, церквях и индуистских храмах, набирают взводы, роты, батальоны, а иногда и целые армии последователей своими «брошенными в массы» лозунгами, неизбежно противореча друг другу и внося в мир постоянный хаос сталкивающихся между собой доктрин. Подобное положение дел неизбежно запутает любого аналитика. Впрочем, если смотреть на историю с точки зрения джаза, в абракадабре учений нет ничего удивительного: таков замысел Музыканта, прячущего (опять-таки до поры до времени) за синкопами, ритмами и дисгармоничной вязью ту мелодию, с которой все началось.

Итак, Шриле Прабхупаде внушили в детстве хорошие, добрые истины. А вот пример забивания голов опасной чушью.

«Известия» за 10 октября 1967 года (еще один рейд в Публичную библиотеку; снежная пыль на безрадостных окнах; зал, невыразительный, как приемный покой в Мариинской больнице; настольная лампа, скупо выдающая читателю пучок тускло-желтого света; газета, высушенная в подшивке, словно лист гербария) казарменно доложили: «По сообщениям из Пекина, 9 октября там установилось относительное спокойствие. Студенты вернулись в институты. Со стен исчезли дацзыбао».