— Что вы, голубушка Клавдия Игнатьевна, это же часть представления! Посмотрите на ее костюм. Очевидно, это женщина-клоун. Я же обещал вам сюрпризы.

Ленни обернулась и показала им язык. Господин, обещавший сюрпризы, зааплодировал. В это время мимо Ленни, размахивая руками, пронесся испуганный человечек в мешковатых брюках.

— Сергей Борисович! — закричал он. — Сергей Борисович! Скорее!

Сергей Борисович — высокий молодой человек лет двадцати пяти с буйной черной шевелюрой — поднялся со стула.

— Сергей Борисович! Там у балерины… что-то загорелось… надо отключить…

Молодой человек сорвался с места и неожиданно легко для своего телосложения помчался за кулисы. Через секунду Ленни увидела, как он выскочил на сцену, подбежал к балерине с ужасом в глазах и произвел какие-то манипуляции у той над головой. Еще через несколько мгновений он, абсолютно спокойный и вальяжный, засунув руки в карманы, спустился со сцены в сад. Проходя мимо Ленни, он заметил ее шлем и бросил взгляд на сандалеты.

— А еще платформу можно сделать надувной — будете прыгать по улице, как заяц, — сказал он. — И кольцо в нос вдеть. А то что это у вас одно перо? Непорядок!

— А у вас лицо похоже на… на… на авокадо, — выпалила Ленни.

Молодой человек остановился, и Ленни вдохнула запах его одеколона, явственно напомнивший запах вишневого варенья.

— Почему? — быстро спросил он.

Ленни пришлось стремительно сосредоточиться.

— Очень мягкий овал, — добавила она.

— Неплохо, — согласился молодой человек. — И, главное, вам удалось заполучить этот фрукт — или овощ? — а ведь в Москву привезли три дня назад всего один ящик.

— Ничего мы не заполучали, — недовольно буркнула Ленни. — Мы вообще ничего не заполучаем.

— Откуда же взялось авокадо?

— Так… принес кое-кто.

— И что вам еще приносит кое-кто?

— Пингвина недавно приносил. Манишка белая, на манишке — желтое пятно. Как будто хорошо поел яичницы. Но Лизхен — это моя тетя — велела отдать его в зоологический сад. Сказала, что мы окажем на него дурное влияние и он покатится по наклонной дорожке.

— Врете? — спросил молодой человек.

— Вру, — согласилась Ленни.

— А чем вы еще занимаетесь, кроме того, что врете?

— Преподаю танцы в студии мадам Марилиз.

— А-а, у голоногой старухи… Ясно.

— А вы чем занимаетесь?

— Вот… — молодой человек сделал широкий жест рукой, как бы охватывая все пространство сада. — Устраиваю зрелища для почтеннейшей публики.

— Так вы и есть сочинитель электрической феерии господин Эйсбар?

— Сергей, — он протянул ей руку, что шло вразрез со всеми допустимыми нормами приличия, но она не заметила его оплошности. Тут тоже вопрос: не заметила — не увидела или увидела, но не дала ему понять, что это оплошность?

— Ленни. Ленни Оффеншталь.

— Красивое имя, — одобрил он. — А хотите, Ленни Оффеншталь, пойти со мной на премьеру новой мелодраматической фильмы господина Ожогина «Роман и Юлия: история веронских любовников»?

— А у вас что, билеты есть? — удивилась Ленни. — Откуда, интересно знать, вы их заполучили?

— Ничего мы не заполучаем, — засмеялся Эйсбар. — Так, принес кое-кто.

Ленни вопросительно посмотрела на него.

— Я у господина Ожогина на кинофабрике работаю, — пояснил Эйсбар. — Световые эффекты делаю. И киносъемщиком еще подрабатываю. Вот недавно, к примеру, снимал похороны японского посланника. Так пойдете на премьеру?

— Пойду. А вы возьмете меня на киносъемку?

Эйсбар согласно кивнул.

Ленни вернулась к своему столику. Вокруг Лизхен уже вились знакомые, полузнакомые и совсем незнакомые мужчины. Подходил сам Алексис Крутицкий, переламывался в талии, церемонно целовал руку. За ним тенью следовал тот самый нежный отрок неизвестного назначения, несколько дней назад спавший на диване в столовой Ожогина.

— Разрешите представить, — пропел Алексис немного гнусавым голосом, сильно картавя. — Наш юный друг Георгий Алексеев, можно просто Жоринька. — Он выдвинул отрока вперед. — Мечтает покорить столичные подмостки. Поклонитесь дамам, Жоринька. Он у нас еще малыш. Месяц назад приехал из Ижевска, где получил пуританское воспитание в отеческом доме. Милого мальчика пытались сослать в духовную семинарию, но бог миловал.

Жоринька склонил голову. Раздался взрыв. В небо взлетели петарды, рассыпались на тысячи светлячков, огненными гроздьями повисли над ослепленным и оглушенным садом и гасли, оставляя после себя дымные белые хвосты. И снова шарахнул взрыв, и снова вспыхнуло небо. Публика ахнула. Замерла в восхищении. Раздались робкие хлопки, потом еще, еще, и вот уже весь сад восторженно аплодировал. Вспышка фейерверка мгновенно высветила лицо Жориньки, и Ленни увидела его, будто на экране. Крупный план: золотые кудри, синие глаза под темными ровными бровями, прямой, чуть-чуть крупноватый нос, еще совсем детские пухловатые губы.

— Ого! — подтолкнула она Лизхен в бок. — А вот и первый натурщик! Такого в любую фильму возьмут.

Лизхен с ленивым интересом посмотрела на Жориньку.

— Н-да-а! — протянула она. — Хоро-ош! Послушайте, Жоринька, — обратилась она к нему, — вам кто-нибудь говорил, что вы очень красивы?

Жоринька захлопал синими своими глазами, но ни слова не сказал в ответ.

— Вам надо в синема сниматься, Жоринька, — продолжила Лизхен.

— Да я вот ходил… господин Ожогин… даже не заметил… я ждал, ждал… потом уснул… — забормотал вконец растерявшийся Жоринька.

— Ни к кому ходить не надо, — весомо произнесла Лизхен. — Солидные люди сами никуда не ходят. Это за них делают агенты. Моя племянница с удовольствием будет представлять ваши интересы. У нее свое натурбюро.

Ленни хихикнула и в знак согласия махнула алым пером.

— Как жена юриста, пусть и бывшая, скажу тебе, что знакомиться с человеком просто так, без контракта — только память зря насиловать, — шепнула Лизхен, наклонившись к Ленни. — Подпишем бумаженцию сейчас же. Эй, любезный, — она подозвала официанта. — Принесите бумагу, чернила и шампанское. Сразу это дело и отпразднуем. Вы готовы, Жоринька?

Жоринька промямлил что-то невразумительное.

— Он готов, — сказала Ленни. — Не бойтесь нас, Жоринька. Мы пороть вас не будем. А вот звезду из вас сделаем.

И залпом осушила бокал ледяного шампанского.

Наутро после «электрического» вечера Ленни проснулась с ощущением, будто ей в горло засунули пушистый помпон, а днем, выходя из танцевальной студии, почувствовала, что в горле застряла кость. Даже не кость, а буква «Ш» со всеми своими палками-костяшками. Во рту появился противный металлический привкус. Небо стало шершавым, раздраженным. «Ш-ш-ш», — прошипела Ленни и тут же решила попробовать горло. «А-а-а!» — прозвучало хрипло и как-то безнадежно. «При чем тут „ш“? При чем тут „а“?» — обреченно подумала Ленни и приложила ладошку ко лбу. Горячий. Вот если бы у нее было авто, как то, что несколько дней назад она видела возле парадного Ермолаевского особняка, пусть не василькового цвета, пусть поменьше, тогда — фью-ють! — и через мгновение ока она оказалась бы дома, в постели. «Какого цвета авто ты хочешь?» — строго спросила себя Ленни, словно сама у себя принимала экзамен по неизвестному предмету. «Оранжевое!» — сама себе ответила Ленни и тут же увидела, как катит по Пречистенке в оранжевом авто, и сама она такая оранжевая, и улица, и дома, и люди, и лошади, и небо, и все-все-все… все-все… и круги перед глазами… и рулем крутит вправо, налево… вправо… влево… впра… Ее сильно качало, но нужно было во что бы то ни стало взять себя в руки, добраться до остановки трамвая, влезть в вагон. В любой — необязательно в ее, расписной. Может быть, даже лучше, если вагон будет обычным. Она представила себе экзотические цветы ядовитой расцветки, украшающие стены ее «красавца», и ее слегка затошнило. Ноги стали ватными. Голова кружилась.