Сад и дом жили своей, отшельнической жизнью и, казалось, не терпели присутствия людей. Конни порылась в кармане джинсов и достала ключ, который Грейс выслала по почте. Смахнув большим пальцем слой пыли и грязи с замочной скважины, вставила ключ. После небольшого сопротивления он, завизжав, повернулся. Конни нажала на дверь плечом, и та поддалась. Косяк неохотно выпустил ее из своих объятий, выдохнув облачко пыли. Конни закашлялась, отмахиваясь от нее. Сверху что-то со звоном упало на камни у ног девушки. Над притолокой, почти скрытой глицинией, Конни обнаружила подкову, проржавевшую до дыр. Один из квадратных гвоздей, крепивших ее к подгнившей деревяшке, расшатался и вывалился, и подкова теперь готова была упасть. Конни положила гвоздик в карман и ступила на порог замершего в ожидании дома.

В доме, как в запечатанном сундуке, вытащенном со дна моря, пахло гнилой древесиной и соленой водой. Сквозь густую листву, закрывающую окна, свет почти не проникал. Конни остановилась, чтобы глаза привыкли к темноте, и из сумрака на нее стали как будто надвигаться вещи и предметы. Они напоминали декорации дома семнадцатого века, где мебель последующих поколений постепенно добавлялась к обстановке предыдущих на протяжении веков. За тем лишь исключением, что дом отнюдь не был декорацией.

— Боже… — выдохнула Конни. — Сколько же времени здесь все это простояло?

В тишине дома время как будто остановилось, не тронутое внешним миром.

Входная дверь вела в небольшую прихожую, в глубине которой виднелась деревянная винтовая лестница на второй этаж, такая узкая и крутая, что ее можно было принять за приставную. Изначально, в семнадцатом веке, на первом этаже дома проходила вся жизнь — тут ели, готовили, спали, шили, молились, — а на втором устраивали дополнительные спальные места и хранили съестные запасы. Ступеньки лестницы, из когда-то отполированной до блеска ипсвичской сосны, стерлись от ступавших по ним ног многих поколений. Около лестницы стоял покосившийся столик времен королевы Анны, заваленный желтой от времени, нераспечатанной почтой. Над столом висело зеркало в стиле эпохи Возрождения. Его поверхность стала мутной от пыли и паутины, а позолота рамы облупилась и потускнела. Под лестницей, в треснувшем горшке из китайского фарфора торчал скрюченный, давно засохший цветок. На полу прихожей темнело пятно. Наклонившись, Конни разглядела гриб, пробившийся сквозь доски. Краем глаза девушка уловила движение и вздрогнула — хвост садовой змеи исчез в темноте за цветочным горшком.

Слева от прихожей находилась комната, похожая на маленькую гостиную. Конни с трудом различила полки, уставленные книгами в кожаных переплетах. У маленького камина сгрудились несколько неподходящих друг к другу кресел, гобеленовая обивка которых отсырела, покрылась плесенью, а кое-где была прогрызена мышами. Воздух в комнате пропитался сыростью и удушающими испарениями. Чипендейловский письменный стол громоздился в углу, ухватившись за пол резными ногами-лапами. В оконных проемах в кашпо висели засохшие растения. Как и лестница, пол был из желтых сосновых досок, достигавших двух футов в ширину. Они крепились квадратными гвоздями и протянулись по всей длине дома.

Справа от прихожей дверь вела в аскетичную столовую, в которой стоял стол — тоже времен королевы Анны, — окруженный резными стульями середины восемнадцатого века. Конни приятно удивилась: судя по всему, сделаны они были в Салеме. Комнату явно не использовали по прямому назначению, даже когда была жива бабушка. В каждом углу лежали стопки газет, сундуки и потемневшие закупоренные кувшины. Камин, большего размера, чем в гостиной, и ощетинившийся железными крюками и разноразмерными горшками, был снабжен круглой, как улей, печью для выпечки хлеба. Конни решила, что столовая раньше была сердцем дома, залом, как называли тогда гостиную и рабочую комнату. Слева от камина встроенные стеллажи ломились от тарелок, кружек и бутылок, таких грязных, что цвет их было определить невозможно. На стенах кое-где висели картины в рамах, но их сюжет скрывала темнота. Справа к камину почти прислонялась узкая дверь, закрытая на железную щеколду.

Конни протянула руку к стене, нащупывая выключатель, но ничего не нашла. Дом, застывший в тишине и покое, наслаждался своим упадком и не намерен был терпеть вторжение незваных гостей. Конни на цыпочках прошла по столовой, оставляя темные следы на толстом слое пыли.

— А почему я должна так красться? — сказала она вслух, досадуя на свой страх.

На все оставшееся лето это был ее дом. Она наступила на пол каблуками и, нарочно широко шагая, направилась к закрытой на щеколду двери. Дверь почти сразу поддалась и со скрежетом открылась.

За дверью Конни ожидала увидеть кладовку, но вместо этого перед ее глазами предстала тесная кухня, бесцеремонно пристроенная к дому не раньше, чем лет сто назад. Справа от входа, у окна, затененного листвой, стояла большая фарфоровая раковина. Обстановку комнаты дополняли чугунная плита и низкий ледник. Пол был покрыт покоробившимся линолеумом, а тонкая деревянная дверь на противоположной от входа стене вела в сад за домом.

Но все эти древности не удивили Конни. Ее внимание привлекли высокие стеллажи вдоль стен, сплошь уставленные бутылочками и баночками с порошками, жидкостями и листьями. На некоторых виднелись испачканные клеем этикетки, прочитать которые было невозможно. В углу стояла старомодная метла, сделанная из пучков хвороста, привязанных бечевкой к черенку из ясеня. Метла была вся замотана паутиной.

Конни стояла и глазела на причудливые экспонаты на полках. Грейс всегда говорила, что бабушка не мастерица была готовить, и назначение пузырьков и баночек оставалось неясным. Возможно, в конце жизни она вдруг занялась консервированием, но неплотно закрыла пробки, и поэтому все высохло. Бабушка, как и сама Грейс, была в своем роде увлекающимся человеком. Конни вспомнила единственное Рождество, проведенное с бабушкой незадолго до ее смерти. София приехала к ним в дом в Конкорде и привезла в подарок трехцветные свитера ручной вязки. К сожалению, у бабушки были свои представления о длине рукавов, в результате чего левый не доходил и до локтя, а правый спускался до пальцев. Конни грустно усмехнулась.

На кухне было душно, старость чувствовалась во всем, а бутылочки и баночки были покрыты толстым слоем грязи. Конни замерла в восторге и смятении от найденного и увиденного. За спиной послышались шаги, она вздрогнула и обернулась. В водолазке, заменившей ей мешок, сияющая Лиз тащила помидоры и цикорий. У ее ног сидел довольный Арло с каким-то корешком в пасти, изо всех сил виляя хвостом по пыльному полу.

— Мы тут искали, чего бы поесть, — объяснила Лиз. — Это кухня?

Оттолкнув Конни, Лиз подошла к раковине и вывалила туда овощи. Затем отвернула кран, который застонал, задрожал и закашлялся, прежде чем извергнуть из себя тоненькую струйку коричневой воды.

— Хорошо ты хоть мыло взяла. Грейс была права, это не дом, а конура.

Лиз вымыла раковину и принялась тереть овощи, собранные в огороде.

— Ну что, начнем уборку с кухни? Ты ведь здесь будешь есть. А после обеда возьмемся за спальни, надо же нам где-то спать. Кстати, сколько отсюда до станции? Двадцать минут? Надо подумать, во сколько встать утром. Давай сегодня побольше сделаем, чтобы ты успела еще отдохнуть перед рабочей неделей.