Передав коллегам информацию о рыбном рынке, Брунетти решил, что сегодня он отлично потрудился и может уйти пораньше. Ничего никому не сказав, он вышел из квестуры и сразу свернул направо, перешел через ближайший мост, оттуда – налево, подальше от центра города, и – куда глаза глядят. Дойдя до бачино, комиссар свернул влево и углубился в Кастелло[21], так и не решив, куда, собственно, направляется.

Вскоре Гвидо вышел на Виа-Гарибальди и удивился тому, как тут людно. Ноябрь стал туристическим месяцем, а он этого и не заметил? Еще сотня метров, и комиссар вздохнул с облегчением: вокруг, за редким исключением, были только венецианцы. Для того чтобы понять это, даже необязательно было слышать местный диалект; по манере одеваться и непринужденности, с которой перемещались люди, – не рывками, выискивая, что бы еще сфотографировать, и не перебегая из одного крошечного магазинчика в другой в поисках типичного венецианского хендмейда (настоящего, а не подделок), – было ясно, что это местные. Брунетти замедлил шаг и вскоре зашел в бар выпить кофе, но, заметив на барной стойке небольшое блюдо с крендельками-претцелями, передумал и заказал бокал белого вина. Он просмотрел заголовки в лежащей тут же Il Gazzettino; они показались ему очень знакомыми, и это его озадачило. Комиссар проверил дату – газета вчерашняя. Он сложил ее, про себя удивляясь тому, как издатели умудряются ежедневно выдавать на-гора минимум восемь страниц с кричащими заголовками и сообщениями о «глубочайших расколах» и «новых союзах», которые «полностью изменят лицо национальной политики», – и это при том, что ничего не происходит и не меняется.

Брунетти выудил из кармана монету в один евро и положил ее на стойку.

– Как вышло, что у нас уже больше пяти лет нет избранного правительства? – спросил он. Это был не вопрос, а скорее попытка озвучить собственное недоумение.

Бармен бросил монету в кассу и выбил чек. Положив его на стойку рядом с пустым бокалом, сказал:

– Пока по телевизору показывают футбол, никого не интересует, избираем ли мы правительство сами или его назначает кто-то из старых политиков.

Брунетти не ждал ответа и замер, взвешивая этот аргумент.

– Ciò, – сказал он, решив, что согласие лучше всего (а может, это и вовсе единственный возможный способ) выразить на венециано[22].

Выйдя из бара, комиссар зашагал дальше по Виа-Гарибальди, а после снова погрузился в этот людской муравейник, квартал Кастелло.

Домой Гвидо явился после семи; он дошел до самой Сан-Пьетро-ди-Кастелло. В церкви комиссар поставил свечку за упокой души своей матери – с мыслью о том, что и для его собственной души это так же хорошо, как и бокал вина. В коридоре его встретил пряный аромат гвоздики, манивший в кухню, – посмотреть, что же готовит Паола. Кажется, spezzatino di manzo[23] с экзотическими специями и, если он хоть что-то смыслит в овощах, Cavolini di bruxelles alla besciamella[24].

– Если я пообещаю помыть свою тарелку, ты убежишь со мной? Таити, неделя безудержных излишеств…

Он обнял жену сзади и потерся носом о ее шею.

– Если ты пообещаешь побриться перед тем, как в следующий раз решишь поцеловать меня в шею, – я согласна, – ответила Паола, освобождаясь от объятий и потирая правой ладонью место поцелуя. – Хотя, думаю, риск, что ты не помоешь после себя тарелку, все-таки остается.

Она улыбнулась, давая понять, что это не упрек.

Вчера вечером Брунетти дочитал Орестею[25], впервые за двадцать лет, и теперь отправился в кабинет Паолы – поискать на книжных полках еще что-нибудь. Он внимательно изучал корешки, решив не изменять драме. Разговор с профессорессой Кросерой был еще свеж в его памяти, с ее страхами за сына, и Брунетти подумал, что древние греки тоже частенько тревожились за своих отпрысков: большинство их пьес – о бедах, которые дети навлекли на своих родителей. Или, пришлось признать комиссару после краткого раздумья, родители – на детей.

Он смотрел постановки пьес Еврипида и особенно запомнил Медею, которую видел в Лондоне. В театр его тогда затащила Паола. Это было лет двадцать назад? Или больше? Взгляд Брунетти продолжал скользить по корешкам книг, но перед мысленным взором возник финал пьесы: главная героиня на специальной платформе, над сценой, обнимает двух своих детей. А потом, вместо того чтобы совершить злодеяние за кулисами, вынимает нож и закалывает их обоих! Даже при воспоминании об этом Брунетти содрогнулся, как будто его самого ткнули ножом в живот.

За то время, что Гвидо служил в полиции, у него на глазах хладнокровно убили человека, и он перевидал еще немало умирающих. Так что греки правы. Они это знали. Мы не приспособлены к таким зрелищам; они призваны устрашать, а не развлекать. Нет, только не Медея… Брунетти нагнулся и взял с полки сборник пьес Софокла.

Раффи с Кьярой ужинали сегодня дома, и при виде них Брунетти почувствовал, что его нежелание читать Медею стало еще сильнее. Не отдавая себе в этом отчета, он потянулся через стол и погладил сына по руке. Тот удивленно поднял глаза. Брунетти пощупал трикотажное полотно свитера и сказал:

– Кажется, раньше я его не видел.

– Mamma привезла из Рима прошлой зимой. Нравится?

Брунетти воспользовался возможностью, которую давал ему этот вопрос, чтобы убрать руку и отклониться, рассматривая свитер.

– Очень симпатичный. – Он глянул на Паолу. – Прекрасный выбор. – И попросил положить ему еще немного spezzatino.

«Не буду спрашивать у них о наркотиках… Не буду спрашивать…» Повторяя эту мантру, Брунетти доел говядину и взял еще кусочек. Кьяра обратилась к Раффи с просьбой проверить ее домашнюю работу по физике – правильно ли она все решила.

– Не понимаю, зачем я должна это зубрить, – сказала девушка. – После окончания школы мне это не пригодится.

– Это учит тебя мыслить на примере законов, которые управляют Вселенной. Разве не так? – спросил Брунетти.

– Ты тоже изучал физику в школе? – спросила у него Кьяра.

– Конечно.

– А ты проходил… – начала она, но тут же переформулировала вопрос: – Ты хоть что-нибудь помнишь?

Паола, которая в диалоге не участвовала, встала и потянулась за блюдом, чтобы положить в тарелку мужа пару кусочков капусты, давая ему время подумать.

Гвидо решил сказать правду.

– Некоторые законы я помню. Временами я даже получал удовольствие от того, что они заставляют меня по-другому взглянуть на явления, которые раньше были мне непонятны. Иначе посмотреть на мир. Скажем так: мне было приятно узнать, что во всем, что происходит во Вселенной, есть свой порядок, даже в глобальном масштабе. И свои правила.