— Что, тот самый? — недоверчиво посмотрел на жертву кражи оперуполномоченный.

— Да!.. Я, вообще-то, на даче его не держу, только дома, там сигнализация. Просто… У меня сейчас семейная ситуация напряженная. На грани развода. С разделом имущества и все такое.

Опытный беллетрист на ходу придумывал острый, но правдоподобный сюжет, благо, работая над девятилогией о лифтах, набил руку.

— А картина формально жены. От тестя осталась, а тот вроде с Кадинским дружбу водил… В общем, я ее припрятал… Обойдется без Кадинского… А сейчас прикинул, что она его по-любому отсудит. Свидетелей найдет. Понимаете?

— Ну и чего?

— Да я лучше вам ее отдам, чем этой дуре спятившей.

«Прости, жена, но это для общего блага и сохранения семейного бюджета, о котором ты так печешься».

— Только все между нами. Будем считать, что ее просто не нашли.

— А-а-а… — проглотил наживку Яблоков, — И сколько она стоит?

— Да уж всяко больше трех тысяч. Это ж середина прошлого века.

— А мне-то что с ней делать? На рынке продать?

— Можно и на рынке. Только не через Интернет. Жена сразу пронюхает… А еще лучше, у себя оставить. Лет через десять она на порядок дороже будет стоить. Особенно на Западе. Искусство развитого социализма. Тогда и продадите.

— А как я объясню, откуда у меня такая вещь?

— Я вас умоляю… Вы же опытный юрист. Да хотя бы нашли в лесу…

«Ну да… В наших лесах не только Кадинского можно найти, но и Репина с Малевичем».

Яблоков взял дополнительную минуту для раздумий. Что-то прикидывал, загибая пальцы. Наконец кивнул:

— Лады, по рукам. Пойдемте, глянем на картинку.

Забрав ключи у дежурного, Яблоков отпер дверь камеры хранения. «Ублюдок» стоял на полу между холщовыми мешками, от которых исходил аромат свежескошенной травы. Детектив вытащил его, поставил на мешок, отошел на пару метров, чтобы оценить с расстояния.

— А ничего… Как называется?

— «Одиночество», — тут же скреативил художник. — На него тогда гонения были, вот он это и нарисовал. Видите, какая палитра? Ни грамма красного. Аллегория, протест против режима…

Владимир Викторович резонно прикинул: если получится переписать заявление и опись, то потом хоть трава не расти. Поэтому будем гнать.

— Забирайте, — тяжко, словно разочаровавшийся в идеях революции боевик, вздохнул он, — и наслаждайтесь.

Яблоков, точно опытный эксперт, проверяющий шедевр на подлинность, поднес полотно вплотную к глазам, пошкрябал ногтем краску и согласился.

— Лады. Забираю… Только чтоб без реверсов.

— Я вас умоляю. Мне оно надо? А если вдруг жена прибежит, так и скажите — ничего не нашли… Ой, погодите. А как же опись? Там же понятые…

— Ерунда, других впишем, — ни на секунду не задумавшись, ответил оперуполномоченный, из чего Верещагин понял, что даже самый жесткий закон в умелых руках — всего лишь пластилин. Что пожелаем, то и слепим.

Детектив поднял картину за раму и попросил потерпевшего:

— Гляньте, никого в коридоре нет?

Владимир Викторович выглянул. Кроме бюста Дзержинского, никого не увидел.

— Нет.

Яблоков, словно футболист, выбегающий из офсайда, быстро прошмыгнул в свой кабинет, где засунул «Одиночество» под диван. Затем неспешно вернулся, запер дверь кладовой и возвратил ключи дежурному.

На исправление заявления и описи ушло минут пять. В приемной начальника, у секретарши, напоминавшей строгую королеву из свежего фильма про Алису в Стране чудес, Владимир Викторович получил квитанцию на сумму двадцать пять рублей, семнадцать копеек и отбыл. Вещички, кроме, разумеется, картины Кадинского, Яблоков обещал вернуть через неделю, после соответствующих следственных действий.

Конечно, жаль было расставаться с «Ублюдком», но чем только не пожертвуешь для победы здравого смысла над абсурдом. Вот где настоящая страна чудес!

На дачный участок он вернулся затемно. Сосед-педагог еще не уехал. Сидел на крыльце дома и чистил шомполом ружье.

— Эдуардыч, а ты действительно хотел их пристрелить? Или только попугать?

— Я разве похож на пугало? — обиженно ответил сосед, посмотрев на Верещагина через дуло двустволки. — Я детей учу.

Не похож… И возможно, как учитель средней школы, имел право на выстрел. И был бы оправдан присяжными заседателями по всем пунктам обвинения.

Едва оперуполномоченный Яблоков возвратился с ужина, его вызвал начальник отдела, заехавший проконтролировать работу подчиненных. Начал без артподготовки:

— Натурой берешь?

— Не понял, Аркадий Сергеевич.

Шеф молча развернул плоский экран монитора и щелкнул мышкой. На экране отразился пустой отделенческий коридор. Через пару секунд по маршруту «кладовая-кабинет» со скоростью «Сапсана» промчался человек, похожий на Яблокова, транспортировавший в правой руке картину в раме.

— Что это ты бегом, а? — прищурил острый глаз начальник, — Пожара вроде нет. Красиво, хоть на YouTube выкладывай.

— Да я… это… к телефону бежал, — попытался спастись оперативник, матеря себя за то, что забыл про видеокамеру в коридоре.

— Вместе с картиной?

— Ну, так получилось… Не бросать же.

— Ты мне бальзам на уши не лей. Что-то я в описи изъятого никакой картины не заметил, — шеф пододвинул к себе материал по верещагинской краже, — да и стоимость похищенного какая-то подозрительная. Может, мне у потерпевшего уточнить?

Возразить было нечего, оперуполномоченный виновато склонил голову на плечо, словно ребенок, собирающийся расплакаться из-за отнятой игрушки.

— О чем ты во дворе с терпилой договорился, дело твое. Главное, не забывай, что ты не один работаешь. И что был уговор делиться… Как минимум пополам.

— Мне что, картину распилить?

— Ерунду не городи. Когда продашь, принесешь долю. И не вздумай слукавить. Я не государство — липа не проканает. Все равно узнаю, сколько она реально стоит.

— Ну, я, вообще-то, и так собирался поделиться. Что я, понятий не знаю?

— Вот и хорошо. Ступай… А что кражу раскрыл — молодец. Нам сейчас раскрытия, как никогда, нужны.

Вернувшись в кабинет, Яблоков вытащил из-под дивана полотно. Душа протестовала против начальственного рэкета, но деваться было некуда. Оперативное чутье, однако, подсказывало, что идти с картиной на рынок чревато. Собственная безопасность тоже мечтала жить достойно и тоже могла потребовать долю. А то и вообще унизить по полной программе. Ситуация патовая. Продавать нельзя, но шефу максать надо.

Остается одно. Пусть подавится.