Мы поднялись наверх ее проведать. Элис заснула с книгой, рассыпав темные волосы по подушке. Я поцеловала ее первой, Адам потом. Она чуть было не проснулась, что-то пробормотала и снова положила голову на подушку. Аккуратно склеенные матрешки стояли рядком на полке. Я осторожно вложила их одну в другую. Щетка для волос, расческа и маленький флакончик с дезодорантом были ровно выстроены на туалетном столике. Даже заколки разложены строго по цветам. Некоторое время мы смотрели на них. Адам чуть пожал плечами — его гены.

Зоуи спала в окружении плюшевых игрушек, сунув большой пальчик в рот. Ее одежда была разбросана по полу. Я собрала ее. От наших поцелуев младшая дочь даже не пошевелилась.

Позднее, пока мы раздевались, я снова вспомнила о снимке, спрятанном в моем портфеле. Мне самой до сих пор не верилось в мою беременность. Неверие переплеталось с чувствами вины и радости. Я повернулась к Адаму и скользящим движением обвила его тело. Мы придумали некие правила, и сегодня была моя очередь командовать. Адам понятия не имел, насколько выигрышнее теперь моя позиция.

Наконец наши покрытые испариной тела разделились. Мы лежали, держась за руки. Адам повернул ко мне лицо, а я глядела на мелкие, как булавочные головки, звезды за оконным стеклом. Шторы я так и не повесила: мне нравилось видеть с постели фрагмент ночного неба, пусть даже обрезанный высокими зданиями и в оранжевых пятнах засветки от фонарей. Мне все равно удавалось представить за этими звездами космическое пространство.

Раньше я искала в небе маму. А если бы нашла, рассказала бы, что у меня нового. И она порадовалась бы за меня. По крайней мере, так мне казалось. Мне было всего пять лет, когда она умерла, я запомнила торт, который она испекла на мой день рождения, и ее улыбку в отблеске свечей. Волосы у нее были темные, как у Элис. И веснушки как у Зоуи. Опухоль мозга. Все кончилось за шесть недель, сказал мне потом отец, но запах больницы, ее тонкая, с голубыми венами рука на белой простыне и вкус соседской еды придали особый оттенок всему моему детству. В годовщину ее смерти и в свой день рождения я смотрела на звезды. Ночью накануне дня, когда мне исполнилось десять, я искала ее в небе.

Жесткая трава под ногами. Деревья в лунном свете.

Ветер треплет мою ночнушку. Лицу холодно.

Ты там? Прячешься где-нибудь среди звезд или за луной? Ты меня видишь?

Открывается дверь. Хрустит гравий. Дыхание с запахом виски.

— Эмми?.. Что ты здесь делаешь, детка? Двенадцатый час.

Отец подхватывает меня на руки, хотя я уже довольно тяжелая.

— Не плачь. Ты ведь не думаешь, что я забыл про твой день рождения, правда? Слушай, я приду к тебе на соревнования.

Щека, к которой я прижимаюсь лицом, мокрая. От его слез или от моих?

Позднее я тихонько пробираюсь вниз, чтобы проверить, как он. Отец сидит на кухне, голова болтается, на столе полупустая бутылка виски. И какой-то сверток рядом с ней.

Я на цыпочках возвращаюсь в постель, сердце колотится. А если и он умрет? От тоски? Или от пьянства?

— Как же ты будешь справляться без меня? — Сонный голос Адама отчетливо прозвучал в темноте. По тону ясно: он считает, что даже без него мы справимся прекрасно.

— Пожалуй, найму еще помощника. — Я отвернулась и поплотнее закуталась в одеяло. — Возможно, репетитора, чтобы помогал девочкам с уроками, пока я на дежурствах.

Когда он увидел следующим утром, как меня рвет, я свалила вину на карри.

Тем вечером София отдала мне посылку, которую принесли с дневной почтой. Надпись на открытке была простой и краткой:

Дорогая Эмма,

спасибо Вам за кофе. Извините, что я разбила кружку.

С уважением,

Меган

Под многослойной упаковкой обнаружилась яркая фарфоровая кружка с изящно изогнутой ручкой и изысканным узором из бледно-розовых цветов. Она разбавила ряд нашего скучного белого фарфора на полке.

Днем одну из операций отменили. Я ждала следующую в ординаторской и боролась с подступающей тошнотой. Запах дешевого печенья и чая с молоком словно сочился из прорванной обивки дивана. Напротив меня сидели бок о бок две операционные сестры. Одна средних лет, со свисающими из-под шапочки жидкими седыми прядями. Рукава зеленой хирургической робы туго обтягивали ее пухлые руки выше локтя. Ее подруга была моложе, стройнее, с аккуратно подобранными темными волосами и поблескивающим крестиком на цепочке. Они смеялись и шушукались, постреливали глазами по сторонам и совали руки в один на двоих пакет чипсов. Случайно встретившись взглядом с той, что постарше, я пристыженно отвернулась, будто позарилась на то, что мне не принадлежит, и меня поймали на этом.

Моими коллегами были в основном мужчины, между нами установились дружелюбные, но неглубокие рабочие отношения. Джоан Ридли-Скотт, вторая и единственная, не считая меня, женщина-врач в отделении, вечно была чем-то занята. Обычно она успевала лишь подмигнуть поверх своих очков-половинок, столкнувшись со мной в коридоре. Ее седые волосы были стянуты в неряшливый узел, держалась она доброжелательно, но отстраненно. Отвозя детей в школу слишком рано и забирая их поздно, я не встречалась у школьных ворот с другими матерями. Мне всегда представлялось, что дружба требует затраты сил и накладывает определенные обязательства, что для того, чтобы она завязалась, необходимо время. Но сегодня я позавидовала простоте и близости отношений между сидящими напротив меня женщинами. Они выглядели сестрами. Впрочем, и сестры у меня не было тоже. Мы с Адамом — единственные дети уже умерших родителей. Порой казалось, что нас окружает гулкая пустота, что наша семья занимает место, которое должно было принадлежать другому, более многочисленному семейству. Еще раз украдкой взглянув на противоположную сторону стола, я подумала, что, возможно, именно ее мне и не хватало, родной сестры.

Я встала и выбросила свой пластиковый стакан в мусорное ведро. Направляясь в помывочный блок, я вынула телефон и написала Меган сообщение, в котором поблагодарила ее за кружку и предложила пообедать вместе в соседнем кафе на следующей неделе. Я скребла руки щеткой, поворачивая их то одной, то другой стороной под струей горячей воды. Мышцы моих ладоней более сильные и развитые, чем у большинства женщин. Моим рукам приходится сражаться с помощью хирургических инструментов. Зажимать, резать и шить в условиях ограниченного времени. Мне вспомнились ладони Меган, лежащие на кухонном столе. Такие гладкие, безмятежные и кроткие, какой казалась она сама. Они-то могли позволить себе спокойно ждать, времени им хватало с избытком.

Звук женских голосов волной ударил мне в лицо. Женщины ели, болтали и смеялись. Я помедлила на пороге кафе. Мне следовало бы сидеть сейчас за письменным столом, это не мой мир. Я уже начала писать сообщение с извинениями, но заметила Меган в дальнем углу зала. Она меня еще не видела. На ней был синий жакет в цветочках, она сложила руки на столе и склонила голову в ожидании. Я убрала телефон.